Глупый человек еще пытался стрелять, уже понимая, что все это бесполезно, а затем, когда я подошла уже совсем близко, вдруг вытащил серебряное распятие и, выставив его перед собой, забормотал на латыни слова молитвы.
Его сердце колотилось от страха, и я понимала, что этот страх — мой ключ к нему. Теперь я могу сделать с ним все, что угодно! Он сам дал мне в руки оружие против себя.
— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti,[11] — бормотал убийца, отгораживаясь от меня большим серебряным крестом.
Его волосы были все в снежной пыли, а на скулах горели два пятна лихорадочного румянца. Бесцветно‑серые глаза широко распахнуты, сухие тонкие губы испуганно дрожат. Боже мой! Он же сам не верит в то, что говорит!
Я расхохоталась. Я хохотала, запрокинув лицо к темно‑серому пустому небу. Очень долго и громко. А затем отвела бессильную руку с распятием и сжала вспотевшую, несмотря на зимний холод, ладонь замершего передо мной человека.
— А теперь я отведу тебя во тьму. Чтобы ты своими глазами смог увидеть то, чего так боишься, — сказала я и выдернула разом побелевшего незнакомца из того, что он считал реальностью.
— No! No! — еще шептал он, тщетно пытаясь вырваться.
Страх расходился от него во все стороны, и я пила его — тягучий и сладкий, как мед.
Мы были во тьме, которая уже жадно вцепилась в свою жертву.
— Добро пожаловать в ад! — сказала я, и мой жалкий противник, хотя, судя по всему и не говорил по‑русски, прекрасно меня понял.
Тьма была вокруг него, и я слышала ее хриплый шепот.
«Ты теперь мой, — говорила она ему, еще пытавшемуся сопротивляться. — А знаешь, кому ты служил все это время? Я открою тебе тайну, сын мой. Твой чудесный информатор вовсе не из Ватикана. Он — старейший из вампиров, патриарх Лондонского Дома! Все это время ты работал именно на него!»
Итальянец вздрогнул, разом прекратив сопротивляться. Он поверил — безоговорочно поверил ей, и я отчего‑то знала, что это действительно правда.
Тем временем черные тугие щупальца тьмы опутали его с ног до головы. Он задыхался, ловя широко распахнутым ртом разреженный воздух.
Его серые глаза стали бессмысленными. Кажется, он видел что‑то свое, недоступное мне, и это его чрезвычайно пугало. Не удивительно, думаю, на совести этого человека немало всего, так что даже не сомневаюсь: он весело проведет здесь отпущенную ему вечность.
Я выпустила бессильную руку. Этот человек, сделанный из стали, вдруг разом сломался. Сдался, даже не пытаясь бороться. Он оказался даже слабее Виолы. Такое случается с людьми, мнящими себя сильными и безжалостными.