— Послушай, — говорил он ему, — если привязанность твоя устоит против рассеяния, разлуки, новых впечатлений, я не скажу ни слова. Ты воротишься домой к прежней жизни: это будет доказательством, что тебе нет уже другой будущности. Но для чего же не попробовать лекарства, не смыть с нее пятна? Я еду в Варшаву. Не хочешь ли ты взглянуть на нее после стольких лет?
Тадеуш молчал. Август настаивал, но в этот вечер ничего не добился. Непрошеный, пробыл он в Озерках дня два, три и с упрямством друга, убежденного в спасительности своего совета, настаивал на выезде, уговаривал, заохочивал и просил.
Тадеуш молчал все более, все менее отговаривался, наконец, стал ссылаться на мелкие затруднения, которые Август отклонил тотчас же.
— Едем, — сказал он, — ты должен ехать.
— Но что же будет с Уляной?
— Пусть ждет тебя. Оставь ее тут хоть самовластной барыней в доме.
— Но ее станут тут преследовать.
— Ты опять бредишь. Ты должен ехать, говорю тебе, ты должен ехать со мной.
— Но как же я скажу ей это?
— Хочешь, я возьму это на себя?
— Ах, оставь, это невозможно, я не поеду!
— Ты дал мне слово и поедешь. Только на две недели. Тадеуш вышел и прямо побежал в комнату Уляны. Она сидела у окна и, облокотясь на руку, смотрела на сверкающее озеро. Это был взгляд, который ничего не видит, стеклянный, неподвижный, а глаза полны слез, которые невольно, незаметно навертывались и катились по лицу.
Когда он вошел, она задрожала, но улыбнулась.
— А что? Он уехал? — спросила она.
— Нет, — решительно ответил Тадеуш, — нет еще, но я еду с ним.
Она остолбенела.
— А я? — спросила она, ломая руки и поднимая голову.
— Ты остаешься здесь. Я скоро возвращусь, — бормотал Тадеуш, подходя к ней. — Я оставлю тебя здесь барыней в доме, прикажу, чтобы все слушались тебя, и скоро, скоро возвращусь, — прибавил он, собравшись с духом.
Уляна закрыла глаза руками, опустила голову и плача отозвалась:
— О, как хотите. А я могу воротиться в избу.
— Но я этого не хочу. Что же с тобою? — воскликнул Тадеуш. — Я возвращусь скоро, через неделю.
— Через неделю? И это скоро? — спросила она.
Тадеуш страдал невыносимо, горячился и не знал, как кончить начатый разговор. На счастье вошел Якоб, и раздача приказаний и распоряжений по дому прервали опасный разговор. Уляна отвернулась к окну и больше не трогалась.
На другой день, рано утром, у крыльца стояли запряженные лошади, а Тадеуш еще не мог вырваться из объятий почти помешанной женщины, которая хотела, чтобы он взял ее с собой.
— Я здесь с ума сойду, — кричала она, — одна, одна! Меня здесь убьют! Я не выдержу!