— Знаю одно, — нахмурившись, сказал Ожаровский, — знаю, что государь страшно разгневан, что он пообещал князю Меттерниху строго наказать виновного…
— Пусть так, но об одном прошу вас, граф, прошу как воина. Здесь нет нашей гауптвахты, арестованных отсылают на австрийскую… Ради моих ран, ради этого креста не отсылайте меня на австрийскую гауптвахту. Не могу снести такого унижения — и из-за кого? Из-за наглеца и шпиона!
— Тише, господин капитан…
Что-то дрогнуло в голосе Ожаровского. Ему под пятьдесят, но ведь и он был горяч в молодые годы. Он поглядел на глубокий шрам над виском офицера и отвернулся. Но что он мог сделать, когда Меттерних представил все это дело как личное оскорбление, нанесенное ему, австрийскому придворному, государственному канцлеру?
Ожаровский переложил шпагу в правую руку и тихо сказал:
— Ожидайте меня здесь. Ждать придется долго.
И, круто повернувшись, ушел, закрыв за собой дверь.
Вихрь мыслей пронесся в мозгу у Можайского. Он сознавал всю безнадежность своего положения. Сейчас, когда отношения между союзниками стали почти враждебными, история с побоями, которые Можайский нанес мерзкому Крауту, была совсем некстати. Что могло ожидать Можайского? Крепость или ссылка в отдаленный гарнизон, где-нибудь в прикаспийских степях, где, кроме спившегося коменданта, нет ни единого живого человека, с которым можно перемолвиться живым словом.
Друзья — Тургеневы, Владимир Раевский, безрассудный и милый сердцу Слепцов… Никого из них он больше не увидит.
Не увидит он и ту, которую, казалось, только так счастливо нашел.
О память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной,
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальней…
Ему уже мерещились казематы Петропавловской крепости, перезвон курантов, плеск невских волн. Что ж, там побывали и не такие люди — Ермолов и Платов ели казенный хлеб в крепости. Но угодить в крепость из-за шпиона, наушника-иезуита!
Он снова уставился в окно и бездумно глядел на обычную суету — на скороходов, перебегавших через площадь, толпу зевак за оградой. Промелькнула придворная карета с ливрейными лакеями на запятках. Она остановилась у парадного подъезда; тотчас же послышался глухой барабанный бой.
Караульная рота, выбежав с ружьями, выстроилась на площади; офицер салютовал шпагой. Из кареты показалась фигурка в шляпе с перьями и в длинной зеленой шинели с капюшоном. Капюшон был откинут на плечи, и Можайский узнал Меттерниха. Мелкими шажками он вбежал в подъезд.
Вошел Кирилл Брозин. В глазах у него было любопытство; он спросил, не хочет ли Можайский отобедать с ним или подкрепиться стаканом вина и бисквитами. Можайский подумал: «Это заботы Ожаровского», — и поблагодарил — ему ничего не нужно. Брозин ушел, как бы обидевшись.