Соседка уходит в дом, наверно, готовить ужин. По улице ползет грузовик палестинца, скупщика старой мебели, под его заунывные выклики, разносящиеся из громкоговорителя по всей окрестности. Араб преспокойно выкрикивает на идиш клич всех еврейских старьевщиков от Гамбурга до Пинска: "Алте захен! Алте захен!" В это время приходит новость из Мисгав-Ама: запросив молоко для детей, палестинские террористы напомнили о сроке своего ультиматума, после которого они взорвут флигель. Они требуют освобождения всех членов своей организации, отбывающих наказание в израильских тюрьмах.
Я снова смотрю на портрет матери. Он увеличен с дореволюционной карточки. Косы и бархотка. Лев Толстой и непротивление злу насилием. Где бы ни жил галутный еврей, он живет в отпуску у насильственной смерти безоружным. Вопрос лишь в сроке
— выпадет ли ему самому или пощадит, чтобы выпасть детям и внукам. Так просто и чудовищно, что думать об этом нельзя и не думать невозможно.
У всех людей в мозгу достаточно тайных пружин — у еврея к ним добавлен еще и особый барометр. Хорошей погоды он не предсказывает. Стрелка находится в беспрерывном движении, порой вздрагивает, порой мечется. Особенно во снах. Но и наяву. В синагоге. На партсобрании. В месткоме. На заседании директоров акционерного общества. Еврейская душа вечно вздрагивает, а еврей вечно хорохорится. Вот и весь рецепт — после исчезновения шести миллионов. Дышавших воздухом того же двадцатого века, так же дрожавших, хорохорившихся, пока их не забили, как бешеных собак, не удушили, как крыс, не сожгли в печах передовой инженерной фирмы.
Не так давно и в моей голове сидел тот самый барометр, который никогда не предсказывает хорошей погоды. Помню, как и что он предсказывал по глазам дворника на лестничной клетке или по некоторым замечаниям двух нетрезвых трудящихся в трамвае. А также по некоторым намекам трезвейшей газетной передовицы. В Союзе ненастье принимало угрожающий характер. Если бежать — даже если позволят — то куда? В Америке светит солнце, и в Канаде тоже небо синее. Но, крутя глобус в поисках самого мягкого климата, я все время поглядывал на пятачок с отвратительной погодой. В Союзе мы все поглядываем и оглядываемся — кто с надеждой, кто с завистью, а кто и с едкой еврейской злобой — на Израиль. И на израильскую военщину. Из-за которой нам, евреям, и раньше не доверяли, а теперь и вовсе перестали.
Радио! Сигналы точного времени. Голос диктора. В десять часов утра наши солдаты с боем ворвались в здание ясель и убили террористов. Легко ранены четыре ребенка, все другие живы и невредимы.