Дирк бесстрастно следил за этой лихорадочной деятельностью, его лицо оставалось спокойным и прекрасным. Он поднял ногу и наступил на жука.
Дирк чувствовал, как жук ворочается у него под ногой, пока его панцирь не лопнул и оттуда не вырвалась жидкость табачного цвета.
Дирк переступил через жука и пошел на холм.
Вечером он сидел один. Руками обхватил ноги, лбом уткнулся в колени. Сквозь ветви акаций пробивался лунный свет, такой же холодный, как чувства, от которых заледенел Дирк. Он поднял голову. Лунный свет, падая на лицо сверху, подчеркивал его совершенство. Ровный, широкий, высокий лоб, темные линии бровей по сторонам большого, но тонко вылепленного носа. Только рот болезненно сжат – от холодной нестерпимой боли.
– Ненавижу его. – шептал он, но болезненная складка губ не пропадала. – И ее ненавижу. Он больше не думает обо мне... он думает только об этой женщине.
Дыхание вырывалось со свистом – это был звук отчаяния.
– Я всегда старался показать ему... Никому другому, только ему, но ему все равно. Почему он не понимает, почему? Почему? Почему?
Он дрожал как в лихорадке.
– Я ему не нужен. Он равнодушен ко мне.
Дрожь прекратилась, линия губ теперь выражала не боль, а ненависть.
– Я ему покажу. Если я ему не нужен, я ему покажу.
И он, словно грязь, выплюнул слова:
– Ненавижу его.
Вокруг шумели на ветру акации. Дирк вскочил и побежал по освещенной луной дороге в глубь плантаций Лайон-Копа.
Мангуст, охотившийся у дороги, увидел его и, точно маленькая серая белка, взлетел на дерево. Но Дирк, подгоняемый ненавистью, бежал все быстрее, и его дыхание вырывалось в такт бегу. В лицо ему дул сухой восточный ветер – нужный ветер. Его месть полетит на крыльях этого ветра.
– Теперь увидим, – кричал он на бегу. – Я не нужен тебе, ну так получай!
Акации и ветер отвечали ему словно множеством далеких голосов.
На втором перекрестке он повернул направо и углубился в сердце плантации. Дирк бежал двадцать минут и остановился, когда начал задыхаться.
– Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!
Голос отрывисто вырывался из пересохшего рта.
– Будь ты проклят.
Он сошел с дороги и углубился в посадки. Ветви этих двухлетних деревьев, еще не прореженных, цеплялись за Дирка, стараясь удержать его, хватали за одежду, словно руки нищего попрошайки. Но он отбрасывал их и шел дальше, пока не оказался в самой глубине.
– Здесь! – хрипло сказал он и опустился на колени под мягкий треск и шуршание небольших прутиков и листьев, укрывавших землю.
Согнутыми пальцами он сгребал ветки, всхлипывал и бормотал, почти бессвязно: