— Обоих? — нетерпеливо спросил Алексей.
— Нет, только Лещевского.
— А Готвальд?
— Бежал.
— Сведения точные?
— Да. Лещевского видел сам… в тюрьме. А о Готвальде сообщили наши.
Алексей помрачнел. На скулах его заходили желваки.
— Кого знал врач? — спросил Шерстнев.
— Кроме меня, никого. Еще Аню, но она в лесу.
— Тебе надо бежать.
— Нет, подожди!
— Он может выдать. Надо скрыться, пока не поздно.
— Выдать? Лещевский? Ты его плохо знаешь!
— Зато я хорошо знаю тех, в гестапо, — взорвался Шерстнев. — У них заговорят даже булыжники. Уходи, и как можно скорей!
Алексей подошел к Тимофею вплотную.
— Спокойно. Не поднимай панику. Лещевского не так-то просто сломить. Ничего. — Алексей прошелся по комнате, покусывая губы. — Нет, мы не можем, не имеем права уходить сейчас, когда группа только начала работу. Сейчас, когда гитлеровцы рвутся к Сталинграду, когда они без конца трезвонят о скорой победе, мы должны показать населению, что, пока жив хоть один советский человек, врагам не спать спокойно на нашей земле. А ты напрасно так волнуешься. Лещевскому о деле не так уж много известно. Он нам помогал — вызволил меня из госпиталя, кое-что сообщал. Но о нашей работе; он ничего не знает, не знает и людей. А кроме того, поверь мне: он не выдаст. Это не человек — кремень.
И вдруг Алексей схватил Шерстнева за руку.
— Послушай. Ты помнишь этого парня — парикмахера у рынка?
— Провокатора? Который предал наших?
— Ну да. Я много думал, почему он не донес на меня. Ведь ему стоило только переставить цветок на окне — и меня бы схватили.
Тимофей пожал плечами.
— Не знаю. Да и при чем здесь этот тип?
— А вот при чем. Его надо использовать. Я согласен. Мы уйдем из города, но так, что фашисты нас будут помнить долго.
Тимофей с интересом смотрел на Алексея.
— Ты должен помочь мне.
— Как?
— Пойдешь в парикмахерскую…
Проходил месяц за месяцем, а к Борису Крюкову никто из подпольщиков не приходил. Несколько раз его вызывали в полицию, где били так сильно, что на следующий день он не мог работать.
Штроп пригрозил ему:
— Если узнаем, что укрываешь кого-нибудь, смотри…
На Крюкова уже никакие угрозы не действовали.
Он решил, что, как только представится возможность, убежит куда глаза глядят. Правда, бежать было трудно. Он не раз замечал, что за ним следят. Да и куда бежать? Партизаны и подпольщики его не пощадят…
Ведь он убийца, предатель. Перейти через линию фронта! Это совершенно невозможно.
А где-то в глубине души отчетливее звучал голос, обвинявший его. И этот голос был громче угрожающего крика Штропа. Почему он не выдал тогда этого хромого парня? По велению все того же голоса совести.