– Я люблю так страстно, что чувствую, что произойди в моей любви какая-либо перемена – я стал бы самым несчастным человеком в мире, потерял бы всякую энергию и смелость, – пишет он в своих мемуарах.
Екатерина была инициатором всех любовных забав, и Станислав открыл перед нею свою чуткую душу, все свои слабости, колебания и безграничную веру в фатализм.
Она глядела на свою задремавшую жертву: ее пальцы слегка касались его, лаская, как касаемся мы, пораженные неожиданностью, лаская какую-нибудь редкостную, неизвестную нам чудесную ткань, которую раскинул перед нами просто бродячий торговец. В тени, отбрасываемой задернутыми занавесками, проследила она округлую линию почти чересчур пышных бедер и сладострастную линию живота, напоминавшую по форме лиру. Останется ли навсегда это первое обладание новинкой, к которой никак не привыкнуть, как и к смерти?
Новичок, вошедший в жизнь Екатерины, предстал совершенно безоружным перед слишком прозорливыми очами своей возлюбленной. Кто задумал уверять, что любовь близорука? Этому трудно, верить. В то мгновение, когда мужчина, устав, чувствует легкое раздражение против той, которая его лишила мужской силы, ум удовлетворенной женщины становится особенно острым и прозорливым. Так и Екатерина смотрела теперь на того, кто только что забылся сном, восстанавливая утраченные силы, и яркой молнией все ее существо пронзила радость, так как она чувствовала себя владычицей.
Внезапно она заметила с искренней вполне радостью, что первобытная утеха, которая обыкновенно порабощает женщину, обострила в ней ум и зародила новую властную мысль – быть правительницей. Тело ее было пылко, но душа холодна; ее чувства отнюдь не отвлекли ее от жажды славы, которая давно обуяла ее душу, а заставили лишь жить в ней горделивое желание властвовать. Отныне ее честолюбивая натура будет подсказывать ей выбор избранников, усыпив в конце концов ее совестливость. Останься она в Германии, она стала бы верной супругой какого-нибудь немецкого князька, окруженная целой оравой пискунов с вечным новорожденным в придачу. Она просидела бы всю жизнь у супружеского очага, не узнав и не проявив скрытой в ней гениальности.
Жизненные силы кипели в ней ключом. Ее бесчисленные и непостоянные любовники поддерживали в ней эти силы, давшие ей потом возможность энергично управлять государством, Она не знала нежности, ей не нужны были идеалы, в ней абсолютно отсутствовала мистика; это была чистая материалистка, возносившая лишь для виду свои молитвы. Она чувственно царила над этой страною, где хитрые женщины, хранимые судьбою, больше любившие начинать, чем кончать, – управляли этим слегка изнеженным народом, который был добрым христианином и мазохистом в то же время.