Он диктует свою волю. Он – властелин.
– Действительно, он стал властелином. Екатерина по нему с ума сходила. Они, казалось, были созданы друг для друга, так как были глубоко противоположны друг другу. Спускаясь по мраморной лестнице дворца Орлов повстречался как-то с Потемкиным, шедшим ему навстречу, и спросил его, что слышно нового при Дворе?
– Ничего, кроме того, что вы спускаетесь, а я подымаюсь! – сказал остроумный Потемкин.
Она не могла больше обходиться без своего Циклопа: так звала она его за то, что у него был только один глаз. Она устроила его во дворце, и он входил вместе с нею во все государственные дела. Он сызнова поражал се то глубокой ленью, то притворством, не знавшим устали, Ожидала ли она застать его за работой? – Он мечтал целыми днями, не вскрывая ни одной депеши.
Должен ли уехать? Случилось, что его карета ждала у дверей по несколько месяцев, а он – нечесанный, грязный, мог часами сидеть и грызть ногти.
Злилась ли императрица – он обнимал ее, целовал, ласкал.
– Голубка, я ведь думал о тебе.
– Григорий Александрович, ты не намерен одеться?
Она не могла противиться ему, в нем была какая-то сила, порабощавшая всякую волю. Он был какой-то бурей, ураганом – и в то же время у пего был мягкий, чарующий голос.
– Брось, Катерина, я хочу иметь тебя в своих объятиях.
– Но меня ждет прусский принц.
– Подождет.
– А послы?
– Подождут.
– А Двор? А Дидро?
– Что за важность! Я хочу обнять сегодня всю Россию. Императрица выскользнула из его объятий.
– Властелинушка мой, ты прижимал к своему сердцу только одну Екатерину, – и с этими словами она поспешила уйти.
Какая необычная личность – этот сумасшедший, который носился из одного конца России в другой, питаясь луком и чесноком с черным хлебом, то насыщаясь ананасами и икрой – смотря по тому, куда было обращено его лицо – к Азии или Европе.
В светлую монастырскую келью залетели голуби – пегие, сизые, темно-серые с переливчатыми перьями на горлышке. Их коралловые лапки суетливо перебирали по досчатой постели, на которой спала Екатерина; они стучали клювами по дереву, слышалось их любовное воркотание. Императрица проснулась и вскочила, испугав заметавшихся голубей. Что это за стены, просто выкрашенные краской? Память стряхивает с себя дремоту и в одно мгновение ока напоминает ей ее приезд вчера вечером в Троице-Сергиевскую Лавру. Она далеко не набожна, но чтобы заслужить любовь народа надо помолиться и принести древнему монастырю свой дар – бисерный нарамник, который она сама вышивала. Нарамник этот лежит теперь во всем своем великолепии на соломенном стуле. На окне стоит яркая герань вся в цвету, за окном виднеются зеленые византийские купола двенадцати церквей, высящихся в пределах монастыря.