. Аскольд рванулся, зачерпнул крыльями воздух и, на два корпуса опередив Миниха, метнулся в клубящийся ураган.
* * *
Сашка, заранее не набравший воздуха, запоздало попытался сделать вдох. Скрючился от омерзения. Рот и горло точно дохлыми медузами забили. Как-то отец привез из астраханской командировки огромную выварку чуть просоленной рыбы, выволок на балкон, плотно накрыл крышкой и забыл. Когда через неделю Сашка случайно заглянул в выварку, мерзкий запах отбросил его на метр. А сейчас и отскочить некуда…
Аскольд медленно плыл по узкому тоннелю, касаясь крыльями липких стенок. Не зная, что смотреть можно только на гриву коня, Сашка честно глазел по сторонам. В плотной тьме, за стенками пробуравленного ураганом тоннеля, слабо шевелились серые мутные тени, погруженные в бесконечную ночь. Миних нагнал Аскольда и летел за ним. Иначе не получалось: тоннель был узким. Притихшие кони не грызлись.
Для серых карликов появление в болоте двух всадников не осталось незамеченным. Они подплывали к стенкам и налипали на них. Воздух перед Сашкой стали прочерчивать тонкие нити, похожие на паутину. Их было так много, что лавировать между ними не получалось. Аскольд летел напролом, разрывая их грудью и крыльями. Изредка паутина задевала и Сашку. Тогда что-то покалывало его, будто он голой кожей касался стекловаты. Шныровская куртка совсем не помогала.
А потом его вспышками стали настигать хаотичные мысли. Внезапно он понял, что это отец виноват в смерти матери. Мог бы продать квартиру. Если бы ей сделали операцию в Германии, она могла бы прожить лишний год. Ну и что, что отец потом плакал? Все плачут. Да и Пал Палыч порядочная сволочь! Боксер-неудачник, всю жизнь мечтавший попасть на Олимпиаду. Возится с ними бесплатно – да, но при этом требует, чтобы ему покупали снаряжение!
Всякая мелкая обида, когда-либо нанесенная Сашке и давно забытая, воскресала, увеличивалась в десять раз, превращалась в сгусток душевного гноя. Сашка продирался сквозь болото, составляя список врагов, завистников и мерзавцев, увеличивавшийся с каждой секундой. Ненависть перемежалась с возбуждением и радостью, что окончательно запутывало Сашку.
Могучая конская грудь обрывала паутину без прежней легкости. Аскольд замедлялся и вместе с собой замедлял Миниха, который не мог облететь его ни снизу, ни сверху. Крылья прогибались. Перья заламывались от напряжения.
Внезапно Сашка увидел что-то знакомое, необъяснимое здесь, в болоте. Их маленькую кухню. Рассохшиеся польские шкафчики, телевизор с торчащей в форточку антенной. На телевизоре стоит большая матрешка. В ней – нитки, пуговицы и деньги на хозяйство. А вот и отец! Прокрадывается, роется в матрешке и что-то быстро перекладывает в карман. Это, наверное, тот год, когда мать начала болеть, а отец, вместо того, чтобы что-то делать, пил. Ходил пришибленный, виноватый и дышал в сторону. Когда же долго сидел в закрытой комнате – потели стекла.