Донсков несколько раз вскинул ружье, попробовал его прикладистость. Мешала еще не мятая брезентовая куртка, она, словно жесть, сопротивлялась изгибу, не давала как следует прижать приклад к плечу.
На рукав куртки уселись вялые после ночного холода, но злые и настырные комары. В этот год гнус не исчез в конце августа, выжил, стал крупнее и мохнатее. Терпкий запах репудина мешал комарам вцепиться в лицо, и они противно звенели около глаз, носа, рта. Донсков опустил с околыша фуражки противомоскитную сетку.
Вдалеке громыхнуло ружье Горюнова.
Неожиданно Донсков увидел в маленькой прозрачной луже длинноносого крохаля, почти скрытого тенью широкой еловой лапы. На воде качался легкий полусвет. Охотник торопливо поставил на боевой взвод бескурковку, прицелился. Селезень плавал над мушкой ствола, кланялся, издавал хриплые звуки, будто в горле его застряла косточка. Потом он начал пить и умываться. Сунет голову в воду, задерет красный клюв и блаженствует. Вода скатывается по вздрагивающей радужной шее, а одна рубиновая капля остается на кончике длинного носа. Взмахнет белым крылом, обрызгает колючую лапу над собой и смотрит оливковым глазом вверх, ждет, когда капель упадет на него. Тогда он с удовольствием встряхивается, ерошит перья, раздувает блестящую черную грудь.
Такого красивого самовлюбленного селезня Донсков видел впервые. А может быть, и нет; Чем-то неуловимым повадки птицы были похожи на повадки Антоши Богунца. Прячась за деревом, Донсков долго любовался игрой крохаля, плавающими в талой прозрачной воде зелеными хвоинками, которые тот, поднимая фонтанчики стеклянных брызг, подбрасывал красным носом.
Охотник тихо вышел из-за дерева и почти на цыпочках углубился в лес. Он не думал о том, что перелетная птица уже сорвалась с ночного бивака и хорошей охоты не будет. Он смотрел, ощущал, вдыхая густой хвойный воздух, прислушивался, и ему казалось, что не он идет между деревьями, а они пропускают его, расступаются.
Обогнув колючий кустарник, Донсков остановился возле березы и колупнул на ее коре розовый мягкий лишай. В ладонь упала невесомая чешуйка — светленький коричневый отмерыш. Он поднял руку на уровень рта, дунул…
И тут Донсков увидел Ожникова. Росомаха волочила затупленный нос по земле, принюхиваясь к чьему-то следу, а хозяин сдерживал ее поводком. Он шел без ружья, накомарника и перчаток и будто не чувствовал укусов зловредного гнуса.
— Ефим Григорьевич! — Донсков призывно взмахнул рукой.
Росомаха вскинула клиновидную голову и напролом, через колючки, потянула хозяина к нему. Метрах в двух она застыла, напряженно подрагивая ляжками.