– Расстреляли?
– Почти что. В крепостном лазарете лежит. Тиф у него. Говорят, тяжелый очень, не сегодня-завтра преставится. Оно и лучше. Хоть смерть примет от Бога, не от людей.
– Кончай заупокойную! – озлился Красильников и после недолгой паузы спросил: – Лазарет, поди, послабее охраняется?
– Что ты! Что ты! – испуганно просипел Матвей. – Лазарет – внутри крепости. Своя охрана. К нам не касаемо. Туда, если не с лазарета кто, муха не пролетит. Теперь у нас особенно строго. Кто-то вроде письмо ему пронес…
Допив свое вино, в упор глядя на Красильникова тусклыми глазами, надзиратель сказал:
– Больше меня не ищи. Что смог – сделал.
Красильников ничего не ответил. Наконец надзиратель тяжело встал.
– Прощевай, человек хороший, – сказал он и, потоптавшись немного возле Красильникова, добавил: – Если примет Бог твоего кореша – сообщу.
Матвей ушел. А Красильников еще долго сидел в одиночестве за столом, думал свою нелегкую думу. «Что ж теперь еще можно сделать?» – спрашивал он сам себя. И не находил ответа.
Из бесконечного множества вариантов спасения Кольцова он все больше останавливался на одном, таком же бессильном, как и остальные. Надо было сквозь белые тылы проникнуть к Крымскому перешейку, затем через белогвардейские передовые позиции пробиться в Таврию, навстречу Красной армии. Найти Фролова или Лациса и с ними решать эту головоломку.
Вариант не хуже и не лучше остальных. Но в нем было единственное, что еще грело Красильникова: он не просчитывался весь сразу, от начала до конца. В нем еще таилась какая-то едва-едва теплящаяся надежда.
…Через четверо суток неподалеку от Джанкоя Красильников был арестован.