Ему больше нравилось улавливать и накапливать в памяти новые звуки, тона и шумы, чем бесконечно воспроизводить ранее услышанные. Он, как сумасшедший коллекционер, стремился схватить и присвоить всё, что влетало в его оттопыренные уши из многообразного мира звуков. Каждую находку он любовно изучал со всех сторон и откладывал в нужную ячейку памяти.
Однажды за исполнением блатной "Мурки" компанию застала врасплох учительница музыки Софья Леонидовна. Она выгнала из музыкальной комнаты всех, кроме Марка, и строго спросила хриплым прокуренным голосом:
– Мальчик, кто тебя научил играть на рояле?
Марк не понял вопроса. Разве учат специально говорить или ходить? Человек видит и слышит, как это делают остальные, и повторяет сам. Так же и с мелодией. Он прекрасно слышит, из каких звуков она состоит, знает, за какими клавишами скрываются эти звуки, и просто ударяет по ним в нужной последовательности. Чему тут учиться?
По интонации учительницы он уяснил, что виноват, поэтому самым покорным голоском ответил:
– Извините, Софья Леонидовна. Я больше не буду.
– Ну что ты! – всплеснула руками пожилая женщина и погладила нескладного мальчика по голове. – Это хорошо, что ты умеешь играть. Только кто тебя все-таки научил?
– Я сам, – тихо произнес Марк и вжал голову.
– Самородок! Природный талант! – похвалила учительница сухими губками. – Тебе развиваться надо. А ты можешь сыграть что-нибудь более сложное, например из Чайковского?
Марк Ривун недоуменно молчал.
– "Лебединое озеро" слышал? – допытывалась учительница.
– А по радио эту песню передают?
– Это не песня. Это балет, – непривычно ласково улыбнулась Софья Леонидовна. – Чайковского, мальчик, лучше всего слушать в театре. Но театра в нашем городе еще не построили.
Марк смутно представлял себе, что такое театр, и совсем уж не понимал, почему слово балет учительница произнесла с благоговейным придыханием. Пацаны под балетом подразумевали непристойный танец на вытянутых носочках. Ни один звук с этим танцем у Марка не ассоциировался, поэтому не представлял для него ни малейшего интереса. Он уважал только те слова, которые хоть как-то помечали то, что можно услышать. Однако человеческий язык был слишком беден для обозначения неисчерпаемого многообразия звуковых колебаний. Например, слово "скрип" применяли и по отношению к двери, кровати, сапогам, чернильному перу, снегу под ногами и в десятках других случаях. Но даже разные двери скрипели по-разному, не говоря уж об остальных предметах. В памяти Марка в условной ячейке "скрип" хранились сотни вариантов этого удивительного звука.