– Они побоялись! – сказала Замлячка.
– Возможно. Но кто-то должен был настроить их так, чтобы они побоялись.
– Я знаю, вы за примирение с махновцами. Еще одно свидетельство вашей полной аполитичности.
– Это особая тема. И это не аполитичность, а политика.
Отложив лорнет и сцепив руки, Землячка хрустнула пальцами.
– Вы выворачиваетесь, юлите… А между тем я своим чутьем старой революционерки ощущаю: вы врете!
– Вы революционерка, Розалия Самойловна, но вы не старая. Не возводите на себя напраслину.
Наступила минута молчания.
– Этот особист, – сказала Землячка тихо, – высказывал одному из красноармейцев свое мнение, что… – Она нахмурилась и выпалила: – Что под видом офицера к вам явился сам Слащев.
«Не дурак был Грец», – подумал Кольцов. И сказал:
– Этот Грец не производил впечатления сумасшедшего. Может быть, просто нервное перенапряжение?
– Да, – призналась Землячка. – Это весьма вольное допущение. Не будем… Но всего остального достаточно, чтобы предать вас Реввоентрибуналу.
Кольцов знал, что это такое. Реввоентрибуналы, находящиеся в армиях, дивизиях и даже бригадах, выносили решения, «руководствуясь революционной совестью». Приговор являлся окончательным и приводился в исполнение немедленно. Так что судьбу человека можно было решить в пять минут.
– Это нелепость, – вздохнул Кольцов.
– Это необходимость, – отрезала Землячка.
Она уже решила про себя, что должна сделать все возможное, чтобы этого красавчика расстреляли. Тем самым она одолеет эту преступную тягу к его крепкому, ладному телу, его губам, глазам, ей перестанут нравиться эта ямочка на подбородке, звук негромкого, мягкого голоса, обволакивающий, лишающий силы звук. Только так – расстрелять, уничтожить соблазн.
Двадцать с лишним лет тому назад, в ссылке, Розалия Самойловна, совсем юная девчонка (но уже член социал-демократической партии!), вышла замуж за товарища по ссылке, бледного, тихоголосого ученого юношу по фамилии Берлин. Вышла не по любви, а скорее из любопытства.
Недолгая брачная жизнь оставила у нее чувство ужаса отвращения. Близость с мужчиной она восприняла как позор для настоящей революционерки. Грубая, постыдная физиология, которой она, после первых опытов, старалась избегать.
С мужем она вскоре рассталась и даже забыла его имя, но фамилия ей пригодилась для конспирации. Больше мужчин в ее жизни не было. Были товарищи или противники мужского пола.
И вот этот Кольцов… Определенно – расстрелять!
Она вспомнила свой первый опыт приговоров. Когда член Московского революционного комитета Петр Смидович осенью семнадцатого хотел выпустить юнкеров из Кремля под честное слово, что они больше не будут воевать с пролетариатом. «Мальчишки! – говорил на заседании Смидович. – Пусть идут по домам». Тогда она потребовала расстрелять Смидовича как буржуазного соглашателя. Но комитет был явно против. И она отправилась в казармы Астраханского полка. Устроила митинг. «Солдаты! – кричала она. – Там, в Кремле, сидят сынки помещиков! Тех помещиков, которые отнимут у вас землю. Землю, которую своим декретом дал крестьянам Съезд Советов! Отнимут с помощью вооруженных сынков. Вы хотите отдать свою землю?..»