— Немцы! — выдохнул он, оказавшись на палубе. — Сам слышал разговор.
— А где Курылев?
— Нету…
Стало ясно: схватили Курылева. А раз так, то надо было уходить немедленно. Завели буксир.
— Давай помалу! — крикнул капитан.
Сейнер вздрогнул, что-то отчаянно взвизгнуло, заскрежетало, и катер закачался на волне, поплыл. Вот уже и гряда пропала в сером тумане, и отвесная стена скал, обступившая бухту, стала растворяться, исчезать. Только вершины гор долго еще выделялись на светлеющем утреннем небе. Потом повалил снег, и в десятке метров ничего не стало видно.
Когда снег прекратился и открылась даль, все увидели прямо по курсу немецкий военный катер. Он спокойненько шел навстречу, словно специально дожидался.
— Эх, Иван, Иван! — вздохнул Михеев. — Что б тебе еще чуток продержаться…
Было ясно, что схваченный фашистами Курылев не выдержал истязаний и рассказал, зачем он тут оказался. Все знали: фашисты мастера вынимать из человека душу…»
Дальнейшее о том, как сейнер и катер чудом были спасены оказавшимся поблизости советским эсминцем, я читал невнимательно. Все возвращался к страшному предположению о предательстве Ивана Курылева. А потом и вовсе перестал читать, думая только о человеке, оставшемся на берегу, чья судьба через десятилетия перехлестнулась с судьбой моего, нашего сослуживца.
Положив листки на место, я вышел на крыльцо и остановился в растерянности. Узнай я такую историю на гражданке, просто не придал бы ей никакого значения. Но здесь надо было что-то предпринимать. Ломая голову над этой дилеммой, я пошел к забору, собираясь посоветоваться с Таней. Но ее уже не было.
Тут я разозлился на себя: если на то пошло, я просто не имел права молчать. Много лет прошло с того предательства? Но Игорь почему-то ведь скрывает? Хочет в одиночку дознаться истины? Но пограничнику не положено утаивать такое. Не зря начальник говорит, что на границе, как на фронте, каждый должен быть ясен.
Когда колебания между долгом товарищества и долгом службы вконец измучили меня и я, как принц Гамлет, совсем потерял голову от пустых размышлений, услышал вдруг твердый знакомый голос:
— Рядовой Алексеев, ко мне!
На крыльце заставы стоял наш прапорщик, как всегда подтянутый, отутюженный.
— Вы почему не спите?
— Да так…
— Отвечайте, когда спрашивает начальник.
— Да это… — замялся я. И ответил бог знает где вычитанной фразой: — Тут замешана женщина.
— Женщина?
— Ну девушка, в общем…
Он, не мигая, посмотрел на желтое солнце, уже совсем поднявшееся над морем, и начал говорить о том, что если пограничник влюблен, значит, он не спит, если не спит, то небдителен на посту, а если небдителен… И так далее, и тому подобное. Я уже знал, что если молчать, не оправдываться, то через пару минут старшина выговорится, подобреет и отпустит с миром. Поэтому стоял не шевелясь, стараясь изо всех сил изобразить на лице внимание.