— Это комплимент? Не густо для вашей фантазии. Ну так что же вы хот-тели сказать?
— Что я хотел?
— Про сверхсрочную.
— А… Начальник предлагает, а я не знаю, как быть.
— И вам не с кем посоветоваться? Бед-дненький.
Тут до меня дошло, что она надо мной просто насмехается. И чтобы разом усерьезнить разговор, нахмурился и сказал:
— Не не с кем, а ни с кем. Ни с кем не хочу советоваться. Кроме вас.
Она опустила глаза, ожидая, что еще скажу. А у меня будто язык отсох. Разглядывал ее через стол, можно сказать, совершенно нахально любовался синеватыми, чуточку подведенными ее глазами, мягким локоном, падающим на плечо, сиреневой кофточкой, плотно обтягивающей грудь, немел от восторга, а сказать ничего не мог. Раньше и про любовь говорил, и даже про женитьбу. Но то была игра, хоть и не без намека. Теперь же все выглядело серьезнее. А сказать девушке всерьез: «Я вас люблю, чего же боле, давайте жениться», — сказать это, не выяснив ее доподлинных чувств, мне казалось, все равно что оскорбить. К тому же, если честно говорить, всерьез-то я еще и не думал об этом.
— А все-таки зачем вы п-пришли? — спросила Таня, прервав затянувшуюся паузу.
Я почувствовал себя так же, как было со мной четыре года назад, когда, убегая от парней с соседнего двора, с которыми мы то и дело дрались, вдруг оказался в тупике между заборами. Тогда я в злобном отчаянии кинулся на преследователей, и они, двое, побежали от меня одного. И теперь было такое же. Я зажмурился и решительно сказал самое главное:
— Тань, покажите мне письма вашей тетки Анны. Может, там есть что-нибудь об Иване? Он ведь — история заставы…
Таня медленно поставила чашку, поднялась и ушла на кухню.
— Н-нету никаких п-писем! — крикнула оттуда. — В-все в войну сгорело вместе с д-дрмом. Так и д-доложите.
— Тань! — позвал я нерешительно.
Она не отозвалась. Мне бы пойти на кухню, встать на колени или сделать еще какую-нибудь глупость, чтобы не обижалась, но я сидел как истукан, испытывая только неловкость. За окном уже посумеречнело, и я думал о том, что следовало бы пораньше лечь спать, потому что по опыту знал: если понадобится, начальник прикажет разбудить, даже не вспомнив про свое обещание не поднимать на службу. Граница есть граница, ее требованиям на заставе подчинено все — и личные дела, и общественные заботы, и сама наша жизнь.
— Таня! — снова позвал я. Подождал немного, встал, походил по комнате и крикнул через закрытую дверь: — Тань, я пойду!
Прохладный ветер на улице подбодрил меня. Вольки нигде не было видно, и я пошел домой, чувствуя необычайную усталость и мечтая лишь о том, чтобы поскорей завалиться спать.