Он вздохнул и сказал аббату:
— Я сделал все, что мог. Кровотечение остановлено, но он уже потерял больше трети крови, а это обычно смертельно. Держите его в тепле, давайте немного молока, я оставлю вам морфия. — Он с сожалением посмотрел на могучее тело Гильяно.
— Что сказать его отцу и матери? — шепотом спросил Пишотта. — Надежда есть?
Врач вздохнул.
— Скажите что хотите. Но рана смертельна. Он парень крепкий, может, протянет еще дня два, но лучше не надеяться… — И добавил не без иронии: — Конечно, в этом святом месте всегда может случиться чудо.
Аббат и врач вышли. Пишотта нагнулся над другом, чтобы вытереть ему пот со лба, и был поражен, увидев в глазах Гильяно тень насмешки. Пишотта нагнулся пониже. Тури Гильяно шептал что-то — говорить ему было трудно.
— Скажи матушке, что я вернусь, — произнес Тури. И тут он сделал такое, чего Пишотта не мог забыть все последующие годы. Он вдруг поднял руку и схватил Пишотту за волосы. Руки были полны силы и никак не походили на руки умирающего. Он притянул голову Пишотты к себе. — Слушайся меня, — сказал Гильяно.
Родители Гильяно позвали Гектора Адониса, и тот на другое же утро прибыл в Монтелепре. Он редко останавливался в своем доме. Он ненавидел само место своего рождения…
Каждая семья гордилась здесь тем, что из поколения в поколение красила свой дом в один и тот же цвет. Люди не знали, что цвет домов выдавал их происхождение, кровь, которую они унаследовали от своих предков вместе с домами. Что много веков тому назад норманны окрашивали свои дома в белый цвет, греки всегда пользовались голубым, арабы — различными оттенками розового и красного. А евреи выбрали желтый. Теперь же все считали себя итальянцами и сицилийцами…
Аспану Пишотта жил в белом доме, хотя сам был похож больше на араба. Дом Гильяно был греческо-голубым, и лицо Тури Гильяно было как у грека, хотя фигурой он походил на здоровых, ширококостных норманнов.
На каждом углу виа Белла торчали карабинеры — угрюмые, держа на изготовку винтовки и автоматы. Начинался второй день фесты, но эта часть города странным образом пустовала, на улицах не было даже детей. Гектор Адонис остановил свой автомобиль перед домом Гильяно. Двое карабинеров с подозрением смотрели на него, пока он не вышел из машины, тогда они заулыбались при виде его укороченной фигуры.
Дверь ему открыл Пишотта и провел в дом. Мать и отец Гильяно ждали на кухне, на столе стоял завтрак из холодной колбасы, хлеба и кофе.
Пишотта снова рассказал о случившемся — на этот раз с мягким юмором. Он изобразил рану Гильяно как сущий пустяк и почти ничего не рассказал о том, как он героически доставил Гильяно в монастырь. Но Гектор Адонис понимал, что тащить раненого три километра по пересеченной местности хрупкому Пишотте было нелегко. К тому же он подумал, что Пишотта слишком поспешно закончил с описанием раны. Адонис опасался худшего.