Между людьми-лягушками резвились две немецкие овчарки. На собаках черных резиновых костюмов не было, да и на песке собачьей амуниции я не заметил. Наверное, их костюмы лежали за камнем.
Один человек-лягушка плавал на спине у берега и ел ломоть арбуза. Его кружило и мотыляло волнами.
Куча их оборудования громоздилась у огромной скалы, похожей на театр. Прометей при виде нее описался бы от счастья. Под скалой лежали желтые кислородные баллоны. Похожие на цветы.
Люди-лягушки встали полукругом, двое побежали к морю и вернулись, швыряясь кусками арбуза в остальных, а еще двое принялись бороться в песке, собаки лаяли и скакали вокруг них.
Девушки в покладистых клоунских шляпах, облитые своими черными резиновыми костюмами, были очень хорошенькими. Жуя арбуз, они сверкали, как алмазы в короне Калифорнии.
Почтамты Восточного Орегона
На пути по Восточному Орегону: осень, ружья на заднем сиденье и патроны в ящике для мелочи или в бардачке, называйте как угодно.
Я — просто пацан, что едет охотиться на оленей в эту горную страну. Мы проделали длинный путь, выехав до темноты. А потом всю ночь.
Теперь солнце светило в машину, жалило жарко, как насекомое, пчела или вроде того, что попалось и жужжит теперь по лобовому стеклу.
Я клевал носом и расспрашивал дядю Джарва, втиснутого рядом со мной на переднем сиденье, об окрестностях и местных животных. Я разглядывал дядю Джарва. Он рулил, и руль перед ним располагался неудобно близко. Дядя весил хорошо за две сотни фунтов. В машине ему едва хватало места.
В сумеречном полусне был дядя Джарв, а во рту у него — щепотка "копенгагена".[30] Она там всегда была. Люди раньше любили "копенгаген". Повсюду висели плакаты, предлагавшие его купить. Больше таких плакатов не увидишь.
В школе дядя Джарв был знаменитым спортсменом, а потом — легендарным кутилой. Когда-то он снимал по четыре гостиничных номера одновременно, и в каждом — по бутылке виски, но все это ушло. Он постарел.
Теперь дядя Джарв жил тихо, задумчиво, читал вестерны и каждое субботнее утро слушал по радио оперную музыку. Во рту всегда немного "копенгагена". Четыре гостиничных номера и четыре бутылки виски испарились. Его уделом и неизменным состоянием стал "копенгаген".
Я — просто пацан, с удовольствием размышляющий о двух коробках патронов 30:30 в бардачке.
— А горные львы там есть? — спросил я.
— Ты пум имеешь в виду? — спросил дядя Джарв.
— Ну да, пум.
— Конечно, — сказал дядя Джарв. Лицо его покраснело, а волосы поредели. Он никогда не был привлекательным мужчиной, но женщин, которым он нравился, это не останавливало. Мы снова и снова пересекали один и тот же ручей.