Ранним утром, не желая больше предаваться этим гнусным наслаждениям, она встала, оделась и сложила в небольшой чемоданчик кое-какие вещи, необходимые в недолгой поездке. Окончательно собравшись, она увидела Жана-Марка: он стоял в пижаме на пороге своей комнаты.
— Куда ты? — спросил он.
— В Лондон.
— Что? В Лондон? Почему в Лондон?
Она с расстановкой ответила:
— Ты отлично знаешь, почему в Лондон.
Жан-Марк покраснел.
Она повторила:
— Ты и сам знаешь не хуже меня, — и посмотрела ему прямо в глаза. До чего же ей было приятно видеть, что на сей раз не она, а он побагровел, как вареный рак!
Красный до ушей, он промямлил:
— Нет, я не знаю, почему в Лондон.
Она сделала вид, что не замечает краски на его лице:
— У нас конференция в Лондоне, — сказала она. — Я только вчера вечером узнала. Сам понимаешь, у меня не было ни возможности, ни желания тебе об этом сообщать.
Она была убеждена, что он ей не верит, и ликовала оттого, что ее ложь оказалась такой откровенной, такой бесстыдной, наглой и враждебной.
Он еще ощущал на щеке прикосновение ее руки, точнее — кончиков трех пальцев, и это было ощущение холода, будто его задела лягушка. Ее ласки всегда были неторопливыми, спокойными, ему казалось, что они как бы растягивают время. А это беглое прикосновение трех пальцев к щеке было не лаской, а напоминанием. Словно ее уносило бурей, смывало волной, и у нее хватило времени только на краткий жест, означавший: "И все-таки я была рядом с тобой! Я прошла рядом! И что бы ни случилось в грядущем, не забывай меня!"
Он машинально одевался, вспоминая о том, что они говорили по поводу Лондона. "Почему в Лондон? — спросил он у нее, и она ответила: — Ты отлично знаешь, почему в Лондон". То был внятный намек на сообщение об отъезде из его последнего письма. Это "ты отлично знаешь" значило: ты знаешь о письме. Но это письмо, которое она только что достала из ящика, не могло быть известно никому, кроме отправителя и ее самой. Иначе говоря, Шанталь сорвала маску с бедного Сирано и дала ему понять: ты сам пригласил меня в Лондон, вот я и приняла приглашение.
Но если она догадалась (господи боже, как же ей удалось догадаться), что он и есть сочинитель этих писем, почему она обошлась с ним так плохо? Почему она так жестока? Если она догадалась обо всем, почему бы ей не догадаться и о причинах этого обмана? В чем она его подозревает? И за всего этими вопросами маячила уверенность: он ее не понимает. Впрочем, она уж тем более ничего не поняла. Их мысли разошлись в разные стороны, и теперь ему казалось, что они больше никогда не сойдутся.