Рвется дыханье на этом пути
Евгений Клячкин
Три безответных вопроса остались на этом пути после Клячкина.
Почему уехал? Почему мучился там, куда уехал? Почему погиб?
Вроде бы ничего не предчувствовал: шел себе купаться в ласковом море, загорать на теплом пляже - точно, как мечталось когда-то: «и мы с тобою греемся на пузике и созерцаем местный колорит». Все четыре года, проведенные в Израиле, храбрился, даже дерзал в своих песнях продергивать Шамира, Шарона и Переса - главную тамошнюю власть, хотя переводчики уверяли, что это совершенно необязательно.
На то, что еврей, - никогда в России не жаловался, да наверное и не очень-то чувствовал. Антисемитизм? Родной брат Клячкина сделал блестящую карьеру инженера и ученого, и никакое еврейское происхождение ему не помешало. Не мешало оно и Евгению: его решение об отъезде упало на родственников, как снег на голову.
Власти донимали? Не более, чем всех других, кто демонстративно, не прячась, читал запрещенного Солженицына.
Ах, да: какой-то таксист в Ижевске, разгадав в Клячкине еврея, поведал, что евреи дома ходят нагишом, чтобы белья не снашивать. Это было сказано без всякой злобы, хотя и пахло мерзко. Ну, что еще? Главный ленинградский эксперт по нацвопросу товарищ Толстиков, вырубая Клячкина из какой-то ленфильмовской ленты, объявил: пока я секретарь обкома, людей с таким профилем на нашем экране не будет! Это еще более мерзко, потому что таксист власти не имеет, а партначальник имеет, - но если на то пошло, еще более абсурдно: ничего вызывающе-еврейского сроду не было в русоволосом парне, ни в профиль, ни анфас, и пока не свел случай с такими физиономистами, - где этот парень мог такое о себе услышать? В блокадном Ленинграде, откуда его, полуживого, вывезли на барже через Ладогу? В детском доме на Ярославщине, где его выхаживали в надежде, что родители объявятся и заберут?
Забрал отец-фронтовик - после Победы. Мать так и не объявилась: сгинула.
Он оплакал ее потом - в стихах, в песнях. Все думал: если бы судьбу переиграть: вместо матери умереть от голода в 1942 году. Поменяться ролями, переставить роли… Но это он потом думал, когда обрел голос и нашел слова.
Сначала голос и мелодия, потом язык. От музыки - к словам. Это, кстати, не очень характерно для тех «шестидесятников», которым война оборвала детство: у них музыка рождалась из поэзии. Как и у старших братьев, прошедших фронт. Это у следующего поколения, в полном смысле слова после-военного, гитары обрели концертное качество, и от Луферова и Бережкова вошла в правило виртуозность аккомпанемента. А Окуджава - бренчал. Анчаров - бренчал. Городницкий вообще не касался инструмента. Ким, Визбор были поискуснее, но и они шли от слов - мелодия рождалась следом.