— Твой сын? — Его невольно кольнуло. Семья — но чужая. — И где он?
Она опять уставилась в чашку.
— Убит, — сказала она безжизненно. — Во время налета. Ему было почти три. — Ее глаза опять наполнились слезами.
Он накрыл рукой ее руки.
— Не надо, не рассказывай.
Но она его не слышала, заговорила быстро, изгоняя из себя слова:
— Я его оставила в детском саду. И зачем я это сделала? По ночам он был со мной в убежище. Спал у меня на коленях, не плакал как другие. И я подумала: ну, все закончилось, еще одна ночь. Но затем пришли американцы. И тогда они стали делать так: англичане ночью, американцы днем. Беспрерывно. Помню, было одиннадцать утра. Я пошла в магазин, когда раздался вой сирены, и я, конечно, бросилась назад, но меня схватил патруль — всем в бомбоубежище. Ну, я и подумала, детский сад — безопасное место, у них глубокий подвал. — Она смолкла на мгновение и посмотрела в окно. — После налета я пошла туда, а он исчез. Исчез. Всех завалило. Нам пришлось откапывать их. Целый день, но вдруг они живы. А затем, когда их стали вытаскивать, одного за другим, женщины завыли. Нам пришлось их опознавать, понимаешь. Вой стоял стеной. Я чуть с ума не сошла. «Успокойтесь, успокойтесь, вы их напугаете». Представь, что тебе такое говорят. Но самым безумным было то, что у Петера — ни царапинки, ни капельки крови, как он мог умереть? Но он был мертв. Весь синий. Позже мне сказали, это от асфиксии, просто перестаешь дышать, никакой боли. Но откуда они знают? Я просто просидела с ним на улице весь день. Не могла двинуться, даже патрульные ничего не могли сделать. Зачем? Знаешь, что такое потерять ребенка? Вы оба умираете. После этого все иначе.
— Лина, — сказал он, останавливая ее.
— Можешь думать только об одном: зачем я его там оставила? Зачем я это сделала?
Он поднялся, встал у нее за спиной и стал, успокаивая, поглаживать ей плечи.
— Это пройдет, — сказал он тихо.
Она вынула носовой платок и высморкалась.
— Да, знаю. Сначала я не верила. Но он мертв, я знаю, с этим ничего не поделаешь. Иногда я совсем об этом забываю. Это ужасно?
— Нет.
— Я вообще ни о чем не думаю. Вот так и сейчас. Знаешь, о чем я мечтала во время войны? Что ты приедешь и спасешь меня — от бомб, от всего, что тут происходит. Как? Не знаю. С неба спустишься, может, еще как-нибудь безумно. Появишься у двери, как вчера, и заберешь меня. Как в сказке. Как принцессу из замка. И вот ты здесь, но уже поздно.
— Не говори так, — сказал он, развернул ее стул и, нагнувшись, посмотрел на нее. — Еще не поздно.
— Да? Ты все еще хочешь спасти меня? — Она провела пальцами по его волосам.