Затем между Антонием и Октавианом произошло несколько небольших столкновений. Один раз они повздорили во время судебного разбирательства: Октавиан обратился к Антонию с помоста, а не спустился на пол. Консул приказал ликторам стащить Октавиана с помоста и вывести из зала. Кроме того, он изменил своему обещанию — ускорить признание усыновления. Втайне от Октавиана Антоний подговорил кое-кого из трибунов, чтобы они постоянно откладывали рассмотрение дела.
Ничуть не обескураженный, Октавиан затеял ходить по городу с толпой приверженцев, выполнявших роль неофициальных телохранителей, — для защиты от многочисленных уличных разбойников, подкупленных его врагами. Стоило ему завидеть группу граждан или солдат, он прислонялся к стене, какой-нибудь колонне или постаменту и обращался к ним с речью. Говорил Октавиан в основном о том, что ищет у них поддержки не ради себя, а дабы защитить память Цезаря и его наследство от клеветников. Иначе, доказывал Октавиан, граждане никогда не смогут воспользоваться деньгами, которые завещал им Цезарь. Он, мол, просит Антония не разбазаривать деньги Цезаря, пока не получат свою долю все граждане, тогда он, Октавиан, как наследник Цезаря, сам отдаст Антонию остальное.
Все это была явная демагогия с целью возбудить толпу: обоснованные жалобы вперемешку с лицемерным красивым фразерством. Красноречием такого сорта владел не только Октавиан. Подобные бесстыдные методы практиковались профессиональными ораторами — включая и Цицерона, — которые преподавали их своим ученикам. В речах преобладали гиперболические фигуры. Римские избиратели весьма к этому привыкли и самым неправдоподобным заявлениям Октавиана вероятнее всего попросту не придавали значения, зато его обращение к их личным интересам било точно в цель. Повсеместно ходили слухи, что Антоний, промотав деньги, взятые у Кальпурнии, охотится и за другой казной Цезаря, которую тот отдал на хранение жрицам Опы, древней богини изобилия.
Чтобы восстановить в глазах ветеранов репутацию верного цезарианца, Антоний стал уходить от прежней примиренческой политики. Он начал словесные нападки на заговорщиков, однако слишком далеко не заходил и к расправе не призывал. Таким образом, перемирие, объявленное Антонием 17 марта, с треском разлетелось вдребезги, напугав тех из заговорщиков, кто скрылся из города и мечтал вернуться. Цицерон, ожидавший войны и считавший себя слишком старым, чтобы воевать, попросил теперь у Долабеллы должность легата; тот вскоре собирался ехать в Сирию в качестве наместника. Цицерон планировал присоединиться к нему в Греции, куда и так собрался отправиться. Его настолько страшило будущее, что не радовали уже и события мартовских ид. Пусть Цезарь сделал все, чтобы низвергнуть республику, но от него не пришлось бы уносить ноги.