5. "НЕ ХОЧУ ДРУГОГО МАЛЬЧИКА"
С началом первой мировой войны Шестов возвращается в Россию, как ему думается, навсегда, но его пребывание на родине оказывается сравнительно недолгим. Февральская и Октябрьская революции 1917 года застают его в Москве, однако к лету 1918 года он перебирается в Киев, где в Народном университете читает лекции по греческой философии. Неустроенность быта и неуверенность в возможности найти контакт с новой властью, чьи идеи коренного преобразования страны он не мог принять, побуждают Шестова возвратиться в свое швейцарское уединение, откуда он довольно скоро переезжает во Францию.
В шестовской философии этот период примерно совпадает с переходом мыслителя от скептицизма к религиозной философии. В российских изданиях мы не находим непосредственных свидетельств Шестова о своей вере; начало эмиграции, напротив, связано с первыми такими свидетельствами.
Характерны слова, которыми начинается первая книга Шестова "Potestas Clavium" ("Власть ключей"), изданная в эмиграции в 1923 году: "Конечно, из того, что человек погибает, или даже из того, что гибнут государства, народы, даже высокие идеалы,-- никак не "следует", что есть всеблагое, всемогущее, всеведущее Существо, к которому можно обратиться с мольбой и надеждой. Но если бы следовало, то и в вере не было бы никакой надобности..." (7, 9). Вопрос о вере и неверии Шестова отныне становится "частным" вопросом, так как Шестов чувствует себя в состоянии говорить как "имущий" веру, и это чувство крепнет с годами, превращаясь в устойчивую привычку. Это не означает, что Шестов окончательно изжил скептицизм. Он продолжает незримо присутствовать в его книгах, создавая атмосферу религиозного неблагополучия.
Дальнейшее развитие шестовского творчества идет по двум основным направлениям. Шестов неустанно настаивает на разрыве между разумом, олицетворением которого становятся "Афины", и верой, хранителем откровения которой выступает "Иерусалим", а также между верой и нравственностью. Эти разрывы, в свою очередь, непосредственно подчинены шестовской идее полнейшего божественного произвола. Из статьи в статью, из книги в книгу Шестов переписывает полюбившиеся ему цитаты (например, из Паскаля: "Я одобряю лишь тех, кто ищет, стеная") или, напротив, цитаты-враги, которые он главным образом черпает из Спинозы, и обставляет ими свое исследование как декорациями, а затем остается выбрать только сюжет -- творчество какого-нибудь писателя или философа, чтобы разыграть очередное действо, которое отличается от предыдущего, как правило, углублением критики рационализма.