И в голове Алиеноры сложился план. Настоятели всех крупнейших монастырей королевства будут присутствовать на церемонии, которую Сугерий хотел окружить невиданным блеском. Воспользовавшись этим случаем, она попросила о встрече наедине с Бернардом Клервоским. Ее притягивал этот святой человек, которого толпа обожествляла и который властным тоном разговаривал с ее мужем, — должно быть, ее влекло к нему скорее любопытство, чем преклонение. Отец Алиеноры уже пытался в свое время противостоять Бернарду Клервоскому. Эта история осталась в анналах Аквитании. Однажды в Партене Гильом X, на которого аббат обрушил свой гнев, при полном вооружении ворвался в церковь, где тот служил мессу. Но аббат двинулся ему навстречу с дароносицей и облаткой в руках, — и герцог, покорившись силе, исходившей от этого пламенного создания, внезапно рухнул к его ногам, охваченный раскаянием. Власть этого мира так же не могла устоять перед святым Бернаром, как и небесное владычество.
Видимо, Алиенора почувствовала, что нуждается в заступничестве святого человека перед Богом и людьми. Она хотела иметь ребенка — ребенка, которому она сумела бы привить честолюбие и вкус к роскоши, без которых не стать великим королем, — а кроме того, она хотела, чтобы было снято отлучение от церкви ее сестры и супруга. И кто, если не Бернард Клервоский, мог наилучшим образом исполнить оба ее желания?
* * *
Церемония завершилась, и, как и предвидел Сугерий, этот день стал незабываемой датой как в истории Церкви, так и в истории искусства. В самом деле, для людей XII в. церковь Сен-Дени была примерно тем же, что церковь в Асси, Вансе или Роншане в наши дни: они отдавали себе отчет в том, что она представляла собой нечто новое в искусстве. И действительно, впервые в здании таких размеров свод опирался на стрельчатые арки. Прелаты, приглашенные для участия в церемонии, — некоторые из них, как, например, епископ Кентерберийский, прибыли издалека, и Алиенора, наверное, с удовольствием увидела среди них Жоффруа де Лору, архиепископа Бордо, благословившего ее брак, — должны были извлечь из этого урок, и многие из них, вернувшись в свои епархии, решили перестроить, используя новый архитектурный прием, соборы, ставшие слишком тесными для населения, которое росло с невероятной быстротой. Использование стрельчатых арок позволяло смело уменьшать толщину несущих стен, и двадцать алтарей, которые предстояло торжественно освятить в этот день, были залиты потоками света: проходя через витражи, он дробился на разноцветные лучи и ложился на камень ослепительно яркими пятнами. В центре, на главном алтаре, сверкал великолепный золотой крест (шестиметровой высоты), установленный на позолоченной медной опоре и весь искрящийся эмалевыми вставками, драгоценными камнями и жемчугом: это был шедевр работы лотарингских ювелиров, самых прославленных в то время мастеров, которые трудились над ним больше двух лет. Это совершенно завораживающее зрелище, сопровождавшееся пением псалмов, и глас толпы, перекликавшийся с хором из нескольких сотен священников, и свойственная тому времени атмосфера религиозного усердия, — все вместе не могло не произвести на присутствующих сильного впечатления. Здание, хоть и было очень просторным, не могло вместить всех, толпа теснилась и кипела вокруг, и, когда процессия священников вышла из дверей церкви, чтобы окропить святой водой стены снаружи, глазам присутствующих предстала более чем удивительная картина: сам король, присоединившись к своим сержантам, расчищал путь для процессии! Впрочем, в тот день Людовику VII не раз представлялась возможность проявить усердие: когда епископы, отправились за раками, содержавшими «святые мощи» — останки святого Дионисия и его спутников, — он поспешил приблизиться и попросил, чтобы ему позволили самому нести серебряный ковчег святого Дионисия. «Никогда, — пишет Сугерий, — никогда еще не видывали более торжественной и волнующей процессии, и никогда присутствующих не охватывала столь же высокая радость».