Не пытаясь сдать зачет, провинциалы тихо отчислились, умыкнув словари. Некоторое время Мария Яковлевна ходила задумчивая, но выводов не сделала и снова и снова верила в душевную красоту малоимущих, но деньги и книги никогда не возвращались назад.
Обмануть Марию Яковлевну было нетрудно: в ход шло первое, что приходило в голову:
— Товарищ Петченко, почему вы пропускаете мои занятия? Я даю материал, которого нет в учебнике.
— Мария Яковлевна, тетю не мог одну оставить. У нее началось дыхание Чейн-Стокса.
— А вы, товарищ Малышев?
— Из общежития было никак не выбраться — канализация разлилась. Нечистоты прямо по колено стояли.
— Но ведь стихийные бедствия не могут длиться месяц.
— Извините, замотался по комсомольским делам — меня ведь на секретаря выдвигают.
Если бы Мария Яковлевна рассмеялась вместе со всеми, ее бы полюбили, если бы пригрозила двойкой, ее бы поняли. Но ее томительное благородство обескураживало.
— Товарищи, назначьте сами удобное для вас время, я позанимаюсь с вами дополнительно.
Уважение к ней росло с каждым годом, но любви не было. Нет, любви не было.
Мария Яковлевна читала историю мертвых языков и вела семинар по фонетике живого. Надо было иметь нечеловеческую волю, чтобы не прогулять лекцию по истории языка в субботу, в декабрьские сумерки. На третьем курсе Мария Яковлевна читала лекцию о готском синтаксисе для одной Марины, которую никто не ждал по субботам в вестибюле факультета, и за это Мария Яковлевна полюбила ее.
Весной в открытые окна фонетической лаборатории, выходящие на гаражи, влетал хорошо артикулированный мат. Эти односоставные конструкции с двумя-тремя ключевыми словами показывали тесную связь между школой и жизнью. Мария Яковлевна хорошо усвоила, что пролетарий будет всегда прав, а старая преподавательница, да еще еврейка, виновата и осмеяна, и поэтому она неумело делала вид, что ничего особенного не происходит.
Мария Яковлевна была замечательным преподавателем для тех, кто не сопротивлялся знаниям. Сопротивлялись многие, те, кто мечтал работать с живым разговорным языком. А этому она научить не могла. Она учила для науки, не для жизни. Может быть, ты и полюбил душой омонимию морфем или роль нёбной занавески в немецких диалектах, но на работу за границу поедут совсем-совсем другие.
Оба семестра над Университетской набережной дул ветер. Он приносил потоки воздуха, от которого студенток охватывало то неясное томление, то жажда знаний. На филологический факультет ветер приносил пустые грезы. В день открытых дверей в актовом зале собирались желающие поступить в университет.