. Агенты НКВД в Стамбуле сообщали о выгрузке вооружений и боеприпасов с французских, английских и американских судов при укреплении Дарданелл. По их отчетам, британские танкеры стояли на якоре в Босфоре, а в Пирее ходили упорные слухи, что британская эскадра взяла курс на Черное море, пока турки развертывают войска на болгарской границе
>{199}. Намеки турок, что присутствие британского флота вблизи Проливов направлено против Италии, встречали явное недоверие
>{200}.
На таком фоне произошло назначение Криппса послом в Москву. Криппс прибыл, с одобрения Советов, якобы для переговоров о торговом соглашении. Однако Сталин, еще до приезда Криппса в Москву, прекрасно сознавал, что переговоры «могут плавно перейти в политические» и имеют целью «побудить русских надуть немцев»>{201}. Если точнее, англичане желали, чтобы германские, русские и итальянские амбиции в Юго-Восточной Европе «взаимно сократились и стало бы возможным поддерживать там своего рода вакуум»>{202}. Кэмпбелл, посол в Белграде с давних времен, поспешил предупредить, что ввиду «неразберихи в балканской политике для правительства Его Величества невыгодно, если не сказать бесполезно, активно вмешиваться в отношения между государствами Полуострова… Активная и, более того, открытая интервенция опасна и всякая попытка явного давления пагубна»>{203}. Конечно, присутствие Криппса в Москве и выражаемые им взгляды очень скоро породили слухи о растущей трещине в отношениях между Германией и Советским Союзом>{204}. Искушение было непреодолимое.
Забывая о возникшем итало-советском согласии, Криппс предложил в первую же встречу с Молотовым в середине июня «объединить Балканские страны… против германской и итальянской агрессии»>{205}. Новый французский посол Лабонн, под сильным влиянием Криппса, сделал похожие предложения, но решительно отказался обсуждать бессарабский вопрос. Его собственное признание, что «французские силы весьма сильно подорваны», возбудило у Молотова подозрение, что единственной его целью было спровоцировать спор между Германией и Советским Союзом; это подозрение никак не уменьшали свежие воспоминания о выдворении советского посла из Парижа и о том, как французское правительство уличили в вынашивании различных планов нападения на Советский Союз>{206}.
Только после падения Франции Черчилль прямо обратился к Сталину. Он выражал надежду, что Криппсу будет «позволено узнать взгляды и намерения Советского правительства перед лицом внезапного расстройства всякого военного и политического равновесия в Европе». Однако те же обстоятельства, которые вынудили Черчилля обратиться к Сталину, сделали для Криппса невозможным следовать инструкциям Черчилля «быть осторожным и не создавать [у Сталина] впечатления, что мы пытаемся заставить его таскать для нас каштаны из огня или диктовать ему, где в нынешнем кризисе настоящие интересы России». Эти слова, звучащие уже как отчаянный призыв, подкреплялись внезапной готовностью Черчилля признать, что аннексия Прибалтийских государств «продиктована близостью и размерами германской опасности, угрожающей теперь России, в каковом случае могут быть оправданы такие меры, предпринимаемые Советским правительством для самообороны, которые в других обстоятельствах подверглись бы критике»