Шепот Вои оборвался. Он весь напрягся, пытаясь приподняться, но не смог и уткнулся в снег. На губах его застыла горькая усмешка. Он был мертв.
На первом же привале партизаны похоронили погибших товарищей.
— Каждый день новые потери, — грустно сказал Лека, стоя с непокрытой головой над двумя свеженасыпанными могильными холмиками. — Обиднее всего, когда люди гибнут вот так, от шального снаряда...
Бойцы почтили память товарищей минутой молчания, и колонна двинулась дальше.
Гаврош с Хайкой и Шиля еще какое-то время стояли над могилами. Они молчали. По щекам Хайки текли слезы. Гаврош, бледный, судорожно сжимал кулаки. Вот он поднял голову и заговорил негромко, чуть охрипшим голосом:
— Вы оба, и ты, Артем, и ты, Воя, всегда говорили, что мужчина плачет, когда сердце его переполнено болью... У меня сейчас грудь разрывается от боли... но я не заплачу... От имени всех товарищей клянусь знаменем нашей борьбы, что мы отомстим, отомстим за каждый не прожитый вами день, за каждый отнятый у вас луч света, за все ваши несбывшиеся мечты. Мы отомстим и доведем до конца наше великое дело!.. Вечная вам слава!
С этими словами Гаврош выхватил из-за пояса трофейный вальтер и выпустил в воздух всю обойму.
— Мы никогда не забудем вас, товарищи! — взволнованно произнес Шиля. — Клянусь тебе, Воя, что буду с честью носить твой пулемет, как носил его ты! И мы сделаем все, чтобы восстановить твое доброе имя!
Вскинув к виску сжатые кулаки, они отдали салют партизанским могилам и пошли за своей колонной. Молчали. Гаврош заговорил первым:
— Мне кажется, после всего этого я не смогу спокойно смотреть на помощника комиссара батальона.
— Его, как мне сказал Лека, вызвали в штаб бригады, видимо, собираются привлечь к ответственности, — вымолвил Шиля.
Партизаны шли весь день без отдыха. Вдали, окутанный сероватой дымкой, высился Игман.
Под вечер рота остановилась у трех заброшенных крестьянских развалюх. Были выставлены караулы, и усталые бойцы, забыв об ужине, стали укладываться спать прямо на земляном полу.
Сильно пахло навозом и прелым сеном. Сквозь щели в заколоченных окнах пробивался слабый свет молодого месяца.
— Что-то давно мы не слышали твоих лекций, Лека, — прозвучал чей-то голос. — Может, расскажешь что-нибудь? Вот, к примеру, что будет, когда война кончится... Как мы будем тогда жить?
Лека сел, скрестив ноги, и заговорил:
— Когда война кончится, работать будем, строить. Мы всегда были народом-воином и народом-тружеником. Сколько раз нам приходилось с оружием в руках защищать свою свободу! Но всякая война рано или поздно кончается, и настает время залечивать раны, строить. А наш век будет веком большого строительства, социалистического. Капитализм во всем мире вынужден будет отступать, сдавать свои позиции, он уже сейчас отступает перед силами прогресса. Это диалектика истории.