— Обычно она не такая уж страшная — мы, знаешь ли, живем высоко в горах, у нас сейчас земля покрыта снегом. Но лето прошлого года, должна признать…
— Вот-вот. А ты знаешь, что отныне лёта будут становиться все жарче и жарче? И разве тебе не любопытно посмотреть, как изменился город?
— Я знаю, как он изменился. Точнее, как мало он изменился. Мы с Марси худо-бедно все-таки общаемся. Появилось еще несколько фешенебельных ресторанов и художественных галерей, они время от времени возникают, потом исчезают. На тех хилых деревьях, что в центре города, белые рождественские гирлянды висят теперь круглый год — у них есть общество по благоустройству, и благоустройство оно представляет себе именно так.
Джейн сопротивлялась, не желая подпадать под воздействие пессимистической стороны Александриной натуры. Ощетинившись свистящими и шипящими, она сказала:
— Печально, но я в это не верю. Вернее, не верю, что это вс-с-се, что там ес-с-сть. Должно быть что-то ещ-щ-ще, вс-с-сегда было. Может быть, дух Анны Хатчинс-с-сон[25]. Он был освобождающим, придавал чувство уверенности. Мы стали самими собой. Без этого мы так и не имели бы права выбирать себе мужей и брос-с-сать их.
— О, Джейн, как ты можешь говорить это после того, что мы там наделали?
Голос собеседницы громоподобно обрушился на нее:
— Что мы наделали? Что?! Трахнули нескольких местных олухов? Так это было для них величайшим благодеянием с нашей стороны. Поиграли в теннис с как-его-там… Ван Хорном и попарились в его бане? Это же была игра.
— Мы убили Дженни Гейбриел, вот что мы сделали. А еще раньше заколдовали жену Клайда до того, что он убил ее кочергой, а потом повесился.
— Солнышко, все это чушь. Это невозможно доказать. А если и можно, что с того? Это было тридцать лет назад. Почти все, кто мог нас помнить, мертвы.
— Я не желаю возвращаться назад! — отчеканила Александра с такой уверенностью, что на миг ослепла, перестала видеть сияние зимнего солнца на снежной пороше снаружи и уютные артефакты юго-западного искусства внутри с их скромными коричневыми и ржавыми оттенками, позаимствованными у земли аборигенами, не знавшими понятия греха, не ведавшими его ослепляющей черноты. В Канаде их называли Первыми Людьми. Их храбрецы сражались с другими храбрецами, все истязали друг друга, а их женщины толкли кукурузу, превращая ее в муку. Все были грубы, молчаливы и невинны. — Поначалу Марси все время звала меня приехать навестить ее, а я постоянно увиливала, так что она и звать перестала. Не стала давить на меня. Она уже не была ребенком, когда это случилось, ты ведь знаешь. Ей было семнадцать. И она имела представление кое о чем. О зле.