— Летние каникулы, — коротко ответила она. — Мы с двумя подругами сняли здесь жилье. — Она не стала уточнять где.
— С теми самыми двумя? — спросил он. — Я слышал. — Теперь он уже не казался таким дружелюбным.
— Значит, ты их помнишь?
— Да, их здесь помнят.
— Надеюсь, добром?
— Помнят.
Сьюки сделала еще один шаг по диагонали, так что теперь, чтобы помешать ей пройти, ему пришлось бы заставить ее врезаться в окно читальни «Христианской науки», в котором была выставлена выгоревшая на солнце Библия, покоившаяся на пюпитре и открытая на восьмой главе Евангелия от Матфея. Маленькая пластмассовая стрелка указывала на стих: «Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы».
— И чем вы занимаетесь весь день? — спросил Томми. Вопрос прозвучал воинственно; по былому праву близкого знакомства он поднял было руку, чтобы преградить ей путь, но это оказалась увечная рука, и она тут же опустилась.
— В основном тем же, чем занимаемся дома. Ходим по магазинам. Едим. Выезжаем на прогулки. Рада была повидать тебя, Томми.
— Может, еще увидимся?
Какая же у него рука! Словно лишенная мускулов, бессильная… Ужасно. И этот тяжелый, заросший волосами живот, это косматое гнездо бороды. Она вспомнила, что его лобковые волосы были светло-золотистыми, как будто в них играли солнечные блики. Они щекотали ей нос.
— Я не знаю, сколько мы здесь пробудем, — сказала она. — Это зависит от моих спутниц.
— Не ставь себя в зависимость от этих дамочек, — позволил он себе остеречь ее, отступая и тяжело припадая на одну сторону. — В былые времена ты очень часто поступала по-своему.
— Как мы выяснили, Томми, я была сумасшедшей. Теперь я старая дама. Рада была повидать тебя. Будь здоров.
Она была рада избавиться от него. Но пока она шла к концу Док-стрит, к гигантской лиловатой, до нелепости густо обсаженной кустами лошади, за которой виднелись старый деревянный причал и мягко раскачивающаяся возле него лодка, собираясь повернуть налево, на Оук-стрит, чтобы забрать со стоянки, расположенной в углу L-образного изгиба, коим город облегал залив Наррагансетт, свой мощный темно-синий «БМВ», навязанный ей покойным мужем, Сьюки стало наполнять веселое ощущение, что свет, отражающийся от соленой воды, посверкивающей в разрывах между торговыми зданиями, ярким потоком струится через нее самое. Ее старый дом, крохотная «солонка» постройки 1760 года, двухэтажный с фасада, одноэтажный с тыла, на маленькой кривой Хемлок-лейн, отходящей от Оук-стрит, находился неподалеку; в те времена она и жила, и работала в центре. На этих улицах, в этих домах она любила и была любима; здесь ее знали, как нигде больше, ни на родине — в грязном ноготке на конце одного из Пальчиковых озер, что в штате Нью-Йорк, где она была незаметным ребенком, — ни в респектабельном коннектикутском городе-спутнике, где она жила во втором браке и где тридцать лет жизни прошли для нее, как игра в «понарошку».