Викентий Александрович рассмеялся нервно. Помолчал, заговорил все так же, не теряя усмешки:
- У меня настроение, как дензнаки, меняется. Плохо дело у Советов - я с надеждой живу, идет хорошо дело у Советов - я разбитый и больной. Оттого и мысли такие, и слова такие. Меняются каждый день. Оттого недоволен я такими вот, как вы, Мухо, умеющими стрелять, умеющими в атаки ходить...
- Но что же делать? - изумленно воскликнул Мухо. - Может, нам строиться повзводно, маршировать, стрелять на полигонах из трехлинейки, тренироваться в порке мужиков или же вот сейчас, здесь, начать распевать "Карманьолу"?
Трубышев рассмеялся фальшиво - сквозь зубы полаял, а не рассмеялся. Мухо даже попятился - так бешено блеснули в сумраке глаза кассира:
- А надо бы... Повзводно, поротно или еще как там на языке военной шагистики. Время потому что и сейчас бурное. Ведь есть требование среди самих партийцев - создать в партии платформу, чтобы защищать мелкую буржуазию, а значит, частный капитал, частных торговцев... Почему же в это время мы, как мыши, шуршим бумагами. Да еще в "Бахусе" режем шары от двух бортов... Слышали, в Грузии восстали бывшие князья...
- Но будет ли толк в новых мятежах? - проговорил Мухо, прислушиваясь к далекому, траурному звучанию колоколов церкви. - Вы же сами видели, сколько в восемнадцатом году пришло на баррикады. Со всех сторон собирались: на пароходах, на поездах, пешком под видом богомольцев, под видом странников и нищих... А не получилось, задушили, как котят. Будет ли толк? - повторил он угрюмо и раздраженно и поежился даже.
- Что же, - ответил спокойно Трубышев, - хотите приспособиться за границей?
- Я не собираюсь приспосабливаться, Викентий Александрович. Но сильна Красная Армия, насмотрелся на Урале. Да и народ устал хоронить. Не откликнется на наши "Союзы возрождения". Из-за границы надо идти. С Хорватом, или Врангелем, или с лордом Керзоном - это не имеет значения. С пушками английских дредноутов, с военным умом Пилсудского, с американским салом в ранцах, на подошвах американских ботинок...
- Ничего, - прервал его нетерпеливо Трубышев, - и обыватель пойдет снова. Дай ему только сигнал. От скуки даже пойдет. Вы же знаете, чем живет мещанская слободка: "Вы поправились, а вы похудели, вы помолодели, а вы постарели, погода сегодня отменная, да еще что в магазине дают нонче". От скуки рты рвутся. От скуки и пойдут за ораторами и вождями... За такими, как Савинков...
- За такими, как Савинков, только в тюрьму разве, - сказал Мухо. - Не жилось ему в Париже... Был я у одного нашего, сидели вместе в лагере. У поручика Веденяпина, - заговорил он снова сумрачно и с бранью. - Помню его тоже по Омску, вышагивал, как генерал... А тут посидел с нами в монастыре, выпустили его, и пристроился в детскую колонию воспитателем. Беспризорников учит уму-разуму. Попросил я у него денег на дорогу, а он на дверь. Не желаю вмазываться в историю. Подите прочь, товарищ... Назвал товарищем.