— Лидия пробыла в клинике шесть лет. Все это время она проходила курс лечения, — объяснил Лангфельдт и безрадостно улыбнулся. — Вела себя примерно. Единственная проблема — Лидия постоянно заключала союзы с другими больными, создавала группки вокруг себя. Группки, от которых она требовала абсолютной лояльности.
Она создает семью, подумал Йона и свернул по направлению к Фридхемсплан, как вдруг вспомнил про вечеринку в Скансене. Комиссар решил было отговориться тем, что забыл. Но он чувствовал себя должником Аньи и понял, что ехать надо.
…Лангфельдт закрыл глаза и, массируя виски, продолжал:
— Шесть лет без инцидентов — и Лидия получила разрешение ненадолго покидать лечебницу.
— Вообще без инцидентов? — спросил Йона.
Лангфельдт подумал.
— Был один случай, но его так и не смогли доказать.
— А что произошло?
— Одна пациентка поранила лицо. Утверждала, что сама порезалась ножницами, но ходили слухи, что это сделала Лидия Эверс. Насколько я помню, это были просто сплетни, ничего серьезного.
Лангфельдт поднял брови, словно хотел продолжить свой отчет.
— Продолжайте, — попросил Йона.
— Ей разрешили вернуться домой. Она продолжала лечиться, жила самостоятельно. Не было никаких, совершенно никаких причин сомневаться в том, что она действительно хочет выздороветь. Через два года курс лечения закончился. Лидия выбрала форму терапии, которая тогда была в моде. Она начала проходить групповую терапию у…
— Эрика Марии Барка, — вставил Йона.
Лангфельдт кивнул.
— Похоже, эта затея с гипнозом не принесла ей пользы, — высокомерно сказал он. — Кончилось тем, что Лидия пыталась совершить самоубийство. Она попала ко мне в третий раз…
Йона перебил доктора:
— Она рассказала вам о срыве?
Лангфельдт покачал головой:
— Насколько я понимаю, в нем был виноват гипнотизер.
— Вам известно, что она призналась Барку в убийстве ребенка? — жестко спросил Йона.
Лангфельдт пожал плечами:
— Я об этом слышал, но ведь гипнотизер может заставить человека признаться в чем угодно. Я так считаю.
— Значит, вы не принимаете признания Лидии всерьез? — уточнил комиссар.
Лангфельдт скупо улыбнулся.
— Она была развалиной, с ней невозможно было вести разговор. Я применял электрошок, тяжелые нейролептики… Каких трудов мне стоило снова собрать ее как личность!
— То есть вы даже не попытались выяснить, почему она призналась в убийстве ребенка?
— Я считал, что ее признания связаны с чувством вины перед младшим братом, — натянуто ответил Лангфельдт.
— А теперь вы ее выпустили? — спросил комиссар.
— Два месяца назад, — сказал Лангфельдт. — Она, без сомнения, здорова.