Тут они подошли, и один взялся за ручку двери. Ладно. Нет, Елена, никакой апостол Петр не посмеет сказать тебе, что Володя Синельников сплоховал в свой смертный час. Я толкнул дверцу, выскочил, и что было сил заехал в морду тому, что слева. Чернота у меня под костяшками подалась и чмокнула, потом мир погрузился во мрак и, как зажигание, я отключился.
Сколько витал в эмпиреях, не знаю. Когда пришел в себя, вижу — влип. Лежу кверху брюхом на каком-то постаменте в чем мать родила, не чувствую ни рук, ни ног, ни вообще чего, и даже вроде вижу себя откуда-то сверху.
Возле стоял старичок в белой водолазке — лысый, на висках -- седые патлы, как крылья, кончик носа сплющен, как у удава, взгляд ехидный. Давешний черный лось возвышается невдалеке. Второго не видно.
— Так, — сказал старичок, поднял брови и улыбнулся. — Добрый вечер. Полагаю, дорогой Хаген, что вы готовы были встретить кого угодно, только не меня. Увы, увы. Это я.
Прошелся взад-вперед, сцепив руки за спиной.
— Не стану уверять, дорогой Хаген, будто от нашего теперешнего разговора что-то изменится в вашей судьбе. Нет. Как ни грустно, ничего не изменится. Но поскольку вам в некотором роде уже все равно, думается, вы не откажетесь ответить на несколько моих вопросов. Что? Ах, да, простите старика.
Он махнул рукой в сторону, и ко мне вернулось ощущение, что у меня снова есть гортань, язык и прочее. Но все ниже связок продолжало отсутствовать. Ото всей этой чертовщины я настолько обалдел, что, прокашлявшись, только и нашелся что сказать:
— Ты, я вижу, вредный дед. Он радостно захихикал:
— Да-да-да, именно вредный. Но у нас нет причин затягивать...
Он не успел закончить, а я не успел собраться с мыслями, как к нему подошел чернявый долдон и наклонился к уху. Оба тотчас же вышли — куда, не разобрал. Скоро, впрочем, вернулись, и дедок сызнова было начал:
— Обстановка, любезный Хаген...
Но едва я открыл рот, чтобы сказать: «Какой я тебе, к черту, Хаген, старый хрыч», как где-то загудело. Оба — опрометью — вон. Через секунду раздался такой вопль или, скажем, вой, что хоть у кого волосы встали бы дыбом, оборвался, и наступила полная тишина. Одновременно кончилось мое парение в пространстве — вернулось ощущение бренной плоти, я пошевелил пальцами, помассировал бицепс и свесил ноги со своего катафалка. Н-да. Старичок-то мрачный.
Хорошо. Осмотримся. Вполне нормальная комната, правда, мебели никакой, потолок светится. На стене — черная завитушка, напротив — валяется узел. Что-то мне знакомое. Спрыгнул на пол, подошел, развернул. Мои джинсы. Остальное, по-видимому, рассеялось в вакууме. Оделся.