«Гони два, с бобром сам договаривайся, ему — один» — гласил жест.
— А говорить не хочешь, брезгаешь? — по-рыночному забрюзжал любивший поторговаться Варфоломей.
«Он глухонемой», — просигналил снова возникший рядом со старшим бобер, — «Он даже слепой, когда выгодно. Чего делать? Мне монету тоже вперед».
Бобер был большой, но старый, выцветшая шкура висела на нем складками, одного переднего резца не хватало. Рулевой тихо засвистел. Перебивая его, засвистел еще и один из мужчин, одновременно освобождая место для бобра на носу лодки. Мужчина свистел по-бобриному на октаву ниже лодочника, долго и подробно поясняя что-то. Ошарашенный бобер плюхнулся в воду и поплыл, куда указали. Старшой удовлетворенно спрятал две серебряных монеты за щеку — даже не как бобер, а как бурундук скорее — и дал отмашку: вали. Рулевой сделал чуть заметное движение веслом, и лодка понеслась на север, огибая застроенную складами длинную и узкую оконечность острова Архонтова София.
Раньше восьми утра в Селезень войти не получалось, очень уж замешкались с погрузкой, да еще Гаспар в последнюю минуту убедительно объяснил, что без бобра плыть никак нельзя в свете мрачных отношений, сложившихся у Астерия с этой расой: в озере несут стражу арбалетчики О'Брайены, которые могут причинить множество неприятностей. Но хорошо свистеть умел только он сам, сам же он указал и место, где нужно искать наемного бобра-ренегата: под Сволочами. Пока что путешественникам везло, во всем, кроме погоды. Тяжелая сырость налипала даже на рулевое весло, а пассажиров лишала минимального комфорта. Выбора, впрочем, не было.
Старый, почти седой бобер, нахохленно устроившийся на носу лодки, замкнулся в себе, и ничего хорошего не ожидал. Высокий и лысый пассажир, хорошо свистевший на родном языке бобра, посулил возвращение под родной мост нынче же, но знал бобер цену таким обещаниям. Лысый спросил, как его зовут, бобер честно ответил: «Фи!» и все прочие разговоры счел лишними. Никак не прореагировал он и на то, что лодка вышла из города и устремилась к устью/истоку Селезни. Нынче на переправе из Левой Нежности в Правую вкалывала лодочница с редким даже для Киммерии именем Ананья Анановна, — видать, в попытках произнести собственное имя с детства ставшая тяжкой заикой. Увидев плывущую в запретную реку лодку Астерия, она заорала от ужаса.
Астерий низким, речным басом возгласил:
— Пропусти миром, Ананья!
— Какая я тебе А… а-на-на-на… — Собственное имя застряло у лодочницы в горле, оно злобно ткнула веслом в воду и мигом упустила управление; лодка закрутилась. Астерий ехидно, никому незаметно ухмыльнулся. Понимая, что человечьи советы тут не помогут, Гаспар тихо засвистел из-за спины бобра. Нежностевцы, которых в закрутившейся лодке было человек шесть, все как один малость кумекали по-бобриному, и поняли, что сейчас произойдет. Однако Астерий пижонски крутанул лодку сперва в одном фарватере, потом в другом, выровнялся и победоносно вошел в Селезень по правильной левой стороне. Ананьину лодку, к счастью, просто снесло в Рифей, пассажиры что-то кричали вслед, и скорей восторженное, чем возмущенное. Проснувшийся Павлик тут же потребовал подарить дяде с веслом дорогую шубу, но тот отказался. Прочие в лодке Астерия тоже его искусство оценили, но по другой причине, педагогической: вся сцена прошла без единого ругательства.