— Бокрянику… — зарделась Гликерья, — у Свилеватой Тропки знатная, а мне для жильцов с рынка всё фунт-другой в подарок да передадут. Бокряника — ягода злая, докуда ее морозом не будланет, никак в перегонное класть нельзя. Ну, я уж соблюдаю…
— Знатно соблюдаешь! — крякнул капитан, масляно глянул на Гликерью (которой был моложе самое малое лет на пятнадцать), и надолго вышел вон из нашего повествования.
— Всё учтено могучим ураганом, — подытожил Федор Кузьмич, печально, хотя без сочувствия поглядывая на люк, ведущий в подпол с шестью выданными головой рабами, — Архимагир — это, надо думать, по-здешнему — шеф-повар. Кажется, здешние шеф-повара любят готовить отбивные.
— Дедушка осудил! — строго отрезала Гликерья.
— А я не возражаю. Только лечить этих… дубоедов, что ли? — лечить их все едино мне… — Федор Кузьмич вздохнул и пошел собирать мази. Тоня и младшая компаньонка привезли с прогулки юного Павлика. Гликерия Касьяновна включила телевизор.
— Хорошо, хоть не по пятому разряду осудили, — буркнул Федор Кузьмич, берясь за скобу люка. Гликерия заинтересовалась, про Святую Варвару нынче было еще не скоро.
— А по пятому вовсе бы шкуру сняли. Пятый разряд государственных преступлений — составление тайных обществ. После такого приговора, хозяюшка, моя помощь не требуется. — Лекарь со вздохом открыл люк, зажег свечу и удалился в подпол, из которого доносились воющие и хнычущие звуки вперемешку с российскими и киммерийскими матюгами в «убедительном, отнюдь не сослагательном» наклонении со всеми бесконечными оттенками императивов, какие только в силах измыслить мозги бывших стражей закона, только что получивших в общей сумме шесть сотен соленых плетей и на ближайшие двенадцать лет обреченных славными статьями Минойского кодекса быть домашними рабами далеко не самого доброго в Киммерионе камнереза.
Год на дворе стоял разнообразный, — точней, на разных дворах стояли разные годы. А поскольку с набережной стороны со времен государя Петра Великого дом Романа Подселенцева был оборонен доской «Свободен от постоя» — то и год в этом доме тоже не стоял никакой. Был не год, а время. Время Святой Варвары — для Гликерии. Время сына Павлика — для Тони. Время Нинели — для Дони. Время юности — для Варфоломея. Время старости — для Романа. Время скорби — для шестерых выпоротых. Время ожидания будущего — для Павлика.
А для Федора Кузьмича времени не было. Его время давно утекло в северный океан вместе с водами сибирской реки Чулвин, по которой он взял себе фамилию. Но одного Федор Кузьмич отрицать бы не стал: хотя время нынче и отсутствует, но делает оно это как-то очень необычно. Не так, как всегда и раньше. А так, как теперь и потом. Иносказательно, недостоверно и весьма сомнительно. Киммерийское время, никак иначе.