«Отдавай мои семь люф!.. Семь люф!..» — колоколом отозвалось в мозгах Пола. Пол тряхнул головой, великан исчез, осталась только слегка обтесанная каменная глыба, да у ее подножия — копошащиеся тела.
— Бля-а-а-а… — протянул Пол, на миг забыв о недоловленных рабах. Перед ним возвышалась явная пара к палеолитной «Венере Киммерийской», взгляд его живо распознавал в бесформенном камне статую, притом мужскую, с чем-то длинным, сексуально нацеленным вперед и вверх, — часом уж не «Аполлон» ли «Киммерийский»? Высота потолка тут, в центре лабиринта, была неопределима: направлять вверх свой единственный фонарь Пол боялся, а проклятое красивое эхо мешало всем иным способам оценить пространство. Луч фонаря скользнул в ноги статуи, там на чем-то вроде гипертрофированного большого пальца лежал в беспамятстве перекрученный, пузом вверх, головой и ногами вниз, известный Ставр Запятой и тихо выл, а братья Листвяжные, кажется, норовили подвергнуть его средневековой пытке, выламывая Ставровы ноги и голову одновременно, хотя в разные стороны.
— Ты куда нас завел?
— Сюда…
— А теперь мы куда?
— Да-а-а-а… — впрочем, это было уже эхо.
Пол собрался с силами, мыслями и впечатлениями, подошел к измотанным многочасовой побежкой по лабиринту рабам и быстро вырубил всех троих тычками сапога в темечко.
— Пять. Или шесть?.. — спросил Гендер у статуи, но та молчала. — Далеко он не мог уйти, у него желтуха. Гепатит у него хронический… Хронический гепатит. Утиный и гусиный. — Отчего-то мысль о том, что необезвреженным в недрах лабиринта бродит наиболее хворый из рабов, доставляла наймиту некоторое спокойствие. Он посветил «глазом» на сомлевшего, оказавшегося Редедей, хотел наступить на откинутую безвольно в сторону кисть руки, и вдруг пожалел: пальцы-то у раба были все-таки киммерийские. А ведь коль об этом побеге, он же подкоп, не докладывать — если только уже не доложили — то, глядишь, через одиннадцать с чем-то (или восемь без чего-то? — в наймитах Пол перестал следить за календарем) лет будет этот курвин выблевон опять вольным киммерийцем. Чего ж ему пальцы-то ломать без надобы?
Да еще имя у него такое киммерийское, коренное — Редедя. Пол за всю жизнь многих Редедей знал, кого-то даже лечил, один даже ему запомнился, потому что фамилия у него была довольно красивая — Гаврилов. Впрочем, тот Редедя Гаврилов давно спит мирным сном на Сверхновом кладбище, будучи зашиблен в Южных Каменоломнях, куда попал десятником по жалобе бобров на умышление против них шкурное… А этот вот Редедя, раб Листвяжный, валялся сейчас в ногах у наймита Гендера.