Но должно быть, боль от вытаскивания стали пробудила в нем жизнь и волю, потому что он стряхнул с себя своих друзей, выпрямился и, став в позицию, поднял свою рапиру. Я тоже стал в позицию, недоумевая, как могло случиться, чтобы я пронзил его на высоте сердца и не задел ни одного важного для жизни органа. Но тут, прежде чем друзья успели его подхватить, ноги его подкосились, и он грузно упал на траву. Его положили на спину, но он был уже мертв, лицо его казалось призрачным при луне, правая рука все еще сжимала рапиру.
Да, поистине изумительно легко убить человека!
Мы откланялись его друзьям и собрались было уходить, как Феликс Пасквини остановил меня.
— Простите, — проговорил я. — Пусть это будет завтра.
— Нам стоит только на шаг отступить в сторону, где трава суха, — приставал он.
— В таком случае, де Сен-Мор, позвольте оросить ее за вас! — попросил меня Ланфран, которому хотелось самому разделаться с итальянцем.
Я покачал головой.
— Пасквини мой, — отвечал я. — Он будет первым завтра!
— А есть другие? — спросил Ланфран.
— Спросите де Гонкура, — улыбнулся я. — Я полагаю, он претендует на честь быть третьим!
Услышав это, де Гонкур растерянно выразил согласие. Ланфран вопросительно взглянул на него, и де Гонкур кивнул.
— А за ним, не сомневаюсь, явится петушок!
Я не успел договорить, как рыжеволосый Гюи де Вильгардуэн в единственном числе зашагал к нам по освещенной луной траве.
— По крайней мере, я сражусь хоть с ним! — вскричал Ланфран чуть не заискивающим голосом — так хотелось ему сразиться.
— Спросите его, — засмеялся я и обратился к Пасквини. — Завтра, — проговорил я. — Назначьте время и место, и я приду.
— Трава превосходна, — приставал он, — место чудесное, и мне хочется, чтобы вы составили компанию Фортини в эту ночь!
— Лучше пусть его сопровождает друг, — насмешливо заметил я. — А теперь простите, мне надо уходить! Но он загородил мне дорогу.
— Нет, пусть это будет сейчас! — настаивал он.
Тут опять меня охватил багровый гнев.
— Вы хорошо служите своему господину! — язвительно бросил я.
— Я служу только своим удовольствиям, — отвечал он. — Господина надо мною нет!
— Простите, если я позволю себе сказать правду, — проговорил я.
— Какую? — тихо спросил он.
— Что вы лгун, Пасквини, лгун, как все итальянцы!
Он мгновенно повернулся к Ланфрану и Боэмону.
— Вы слышали? — спросил он. — После этого вы не станете отрицать мое право на него.
Они заколебались и смотрели на меня, ища у меня совета. Но Пасквини не стал ждать.
— А если у вас есть какие-нибудь сомнения, — торопливо добавил он, — так позвольте мне устранить их… таким манером!