— Ради этого я пошел бы туда сам, если бы не рана и не двадцать километров лесного бездорожья.
— Понятно. Допустим, она признает нас…
— Признает.
— Тогда пусть напишет обо всем, что хочет передать тебе? — осторожно подсказывал Мазовецкий, поняв, что «привет Марии Кристич от Беркута» — всего лишь пароль.
— Но вы не должны знать, что в записке. В случае крайней опасности уничтожьте ее.
— А если попросится в отряд? — вмешался Крамарчук, уже догадываясь, в чем дело. — Взять ее с собой?
— Почему ты решил, что она попросится?
— Просто я хочу знать, как поступить, если она, эта самая Ольга Подолянская, решит, что ей пора уйти в лес вместе с нами.
— Удержите ее от этого. В отряд — только в самом крайнем случае, — резко ответил Беркут. — В самом крайнем. Впереди трудная осень и зима. Тяжелые бои…
— И все же я хотел бы знать: крайний случай — это?… — стоял на своем Крамарчук, явно провоцируя лейтенанта на какие-то откровения.
— …Это и есть крайний случай, — не выдержал Мазовецкий. — Мы все поняли, командир.
На шоссе им удалось остановить машину, в кузове которой сидел пожилой унтер-офицер с перевязанной рукой. На расспросы унтерштурмфюрера он отвечал довольно неохотно, Николай заметил это, даже не зная языка. И Мазовецкий сразу же оставил его в покое.
Зато сидевший в кабине фельдфебель через несколько километров вдруг решил, что неудобно будет, если офицер СС всю дорогу протрясется в кузове, остановил машину и предложил унтерштурмфюреру сесть на его место. Возможно, он считал, что эсэсовец из вежливости откажется. Но Владислав только этого и ждал. Оказавшись рядом с водителем, он тут же почувствовал себя увереннее, и, как только подъехали к долине, в которой раскинулось Квасное, приказал свернуть к селу. Солдат удивленно посмотрел на него, выглянул из кабины — не вмешается ли фельдфебель, и молча подчинился приказу. Мазовецкому это явно понравилось, и он сухо, тоном, не допускающим возражений, продолжал распоряжаться машиной, показывая дорогу. Все складывалось, как нельзя лучше.
Через несколько минут они уже въезжали в тот конец села, в котором, исходя из разъяснений Отаманчука, должен был обитать партизанский связной Роденюк. Машину они остановили за несколько дворов от усадьбы связного. Мазовецкий из кабины не вышел, чтобы не привлекать к себе внимания. К старику (на этой улице зеленые ставни были только у Роденюка), заглянув по дороге еще в два двора, поспешил Крамарчук. Если бы кто-либо и следил за ним, то решил бы, что полицаю совершенно безразлично, в какой именно двор зайти.