«Кристя! 1 августа в Варшаве вспыхнуло восстание.
На Западе союзники движутся в глубь Германии. Красная Армия освобождает Венгрию. Моя милая, чего же еще желать?»
В эту минуту в барак влетает бледная Бася с криком:
— На платформе Варшава!
Что это значит? Мы не верим. Никто не верит. Какая Варшава? Повстанцы? Гражданское население?
В лагерь? За что?
Мы давно освоились с мыслью, что мы преступники.
Отправлены сюда по какому-то делу или подозреваемые…
Но не привезут же сюда все городское население? Быть этого не может! Нет, опять, наверное, венгры.
Бася, у которой мать и сестра в Варшаве, и другие варшавянки все время беспокойно выглядывают на Лагерштрассе, пытаются хоть что-нибудь узнать. Я сержусь на Басю, говорю ей, что стыдно повторять глупые, непроверенные слухи. Надо же хоть немножко соображать. Варшава сражается. Вот Вацек пишет, что 1 августа… Не успели мы услышать о восстании, а варшавяне уже здесь! Может ли это быть? Некоторым кажется, что весь мир будет брошен в Освенцим. Видно, все сошли с ума.
— Идут! — прерывает мои рассуждения Неля.
Выбегаем из барака. Видим, как медленно приближается плотная масса людей. Глядим, не отводя глаз, и ждем. Подходят первые женщины с узлами на спине.
Да, это так. Это Варшава. Можно и не спрашивать. Узнаем варшавян с первого взгляда.
У женщин испуганные глаза.
— Где мы?.. Что это за местность?
— Освенцим.
— Езус Мария! — кричит одна, заламывает руки и плачет. — Меня привезли туда, где умер мой Ясек!..
— Это в самом деле Освенцим? — удивляются другие.
— Из какого квартала? — спрашиваем мы в свою очередь.
— Площадь Нарутовича, Груецкая.
— А что с восстанием?
Машут рукой, не отвечая. Из толпы выходит женщина.
— Вы разве ничего не знаете? Не знаете, что Варшавы больше нет?
Варшавы нет? Что она болтает, глупая, несет всякий вздор! В 1939 году тоже так болтали, а потом что оказалось?
Идут и идут и повторяют, будто сговорившись, одни и те же слова: «Нет больше Варшавы. Остались груды развалин. Варшавы нет!»
Бася не отрывает взгляда от толпы, всматривается в каждое лицо, выискивает своих.
— Я предчувствовала, что будет что-то плохое, — шепчет она, не спуская глаз с проходящих мимо нас женщин, — горевала, что мы тут бездействуем, когда они там борются… И вот… они уже здесь. Как это могло случиться?..
— Что мы можем знать, Бася? Два года от всего оторваны…
— Я знаю только одно, — говорит Бася упрямо, — нельзя нам ни на минуту обольщаться надеждой, верить в возможность какого-то улучшения, в то, что мы когда-нибудь выйдем на свободу! Только-только мелькнул робкий луч надежды, и вдруг — как обухом по голове.