— Но, Магда… пойми, я бить не буду.
Она подошла ближе и подала мне палку.
— Будешь… слышишь, будешь! Впереди еще целая ночь работы. Если не будешь бить, никогда не выстроишь их… Ну? Не будь неженкой. Хочешь пережить Освенцим и боишься бить?
— Я не боюсь. Не хочу.
— Посмотрим!
Я подняла палку вверх и крикнула:
— Построиться пятерками! Лос!
Помогло. Я спросила, кто из них знает немецкий. Отозвалась одна. Я опять подняла палку.
— Внимание!
Я просила переводчицу сказать всем, что мне велено бить их, но я не хочу и прошу их построиться пятерками.
Она перевела. Палка жгла мне руку. Я отбросила ее и заплакала. Какая-то голландка подошла, подала мне руку и стала меня в чем-то заверять. Вместе с переводчицей мы начали строить людей в ряды. Дело пошло лучше.
Всю ночь я ни на минуту не присела. Прибывали и прибывали новые заключенные. И все начиналось сначала.
Тот же безумный взгляд, бессвязное бормотанье, после бритья — все на одно лицо. Усталые, измученные люди задают одни и те же вопросы: «Где мы? Где моя мама? Ее взяли из машины. Что здесь с нами будут делать? Когда дадут есть? Когда разрешат лечь?»
Я едва держалась на ногах от усталости. Отвечала слабым, охрипшим голосом.
— Вы в концентрационном лагере. Куда поехали машины — не знаю. Вы будете работать, не бойтесь… — твердила я, не думая.
Утром пришел новый транспорт. Еще тысяча. Тоже из Голландии. Не знаю, откуда брались у меня силы. Я стояла на ногах еще весь день и всю ночь. Может быть, поддерживала себя мыслью: «Я должна быть счастлива, у меня работа под крышей».
За голландками последовал транспорт эвакуированных русских с детьми. С узлами, в которых заключалось все их имущество. Детей тотчас же отбирали у матерей и отправляли в другие лагеря, чтобы воспитывать их в гитлеровском духе, защитниками рейха.
Матери грозили, плакали, рвали на себе волосы.
Все знали маленького Володю. Малыша привезли в октябре 1943 года с транспортом из Витебска. Ему было пять лет, и он был очень забавный. Еще дома его прозвали комиком. Он смешно гримасничал. Мило копировал взрослых, шалил, всех восхищали его шалости. Когда комендант лагеря Хесслер принимал транспорт и другие дети, судорожно цепляясь за юбки матерей, плакали от холода и усталости, маленький Володя подбежал к Хесслеру, лукаво улыбнулся, отдал честь и крикнул:
— Как поживаешь, дядя?
Хесслер прямо-таки остолбенел. Володе удалось вызвать у него улыбку.
После Хесслер часто заходил в русский блок и уже с порога спрашивал: «Где маленький Володя?»
Все в лагере удивлялись: неужели есть еще человеческое чувство в этом чудовище, который хладнокровно отправил столько детей «в газ»? Да еще по отношению к Володе, которого, наверное, растили большевиком, чтобы отплатить фашистам? Хесслер приводил с собой в русский блок еще и Крамера. И Володя, приводя в отчаяние мать, под ненавидящими взглядами остальных женщин, забавлял эсэсовцев как только мог. Он пел им чудесные песенки. Со скрытым под невинной улыбкой лукавством мальчик пел: «Если завтра война»… О, Володя был на редкость умным ребенком.