— Что вы смеетесь, думаете, вы красивее? Тут сама Грета Гарбо потеряла бы все свое очарование.
— Я предпочла бы быть бритой Гарбо и сидеть теперь в Голливуде.
— Ох, — простонала Зося, — там по крайней мере наверняка дали бы что-нибудь поесть.
Двое суток у нас ничего не было во рту, даже пить не давали.
Где-то рядом слышался шум воды. Я обратилась к проходящей заключенной из числа обслуживающих зауну.
— Простите, можно пить эту воду?.
— Пить можно, но получить дурхфаль тоже можно.
— А что это «дурхфаль»?
— Будешь слишком умной, если сразу все узнаешь. Еще познакомишься со всем, успеешь, не беспокойся.
Наконец нас допустили к этой воде. Она лилась сверху, из душа. Мы пили ее и мылись, конечно без мыла. Купание продолжалось три минуты, после чего нас погнали в следующий зал. О полотенце нечего было и мечтать. Раздали белье и полосатые халаты. Мне попалась рубашка, вся в каких-то лохматых желтых полосках. Оказалось, это засохшие гниды. Я с отвращением отбросила рубашку, за что мне тотчас же влетело от раздатчицы.
— Надевай, идиотка, закоченеешь во время переклички.
— Не закоченею, ведь август.
— Эх ты, глупый «цуганг»[2], еще узнаешь, как можно замерзнуть в августе.
Я протянула ей рубашку и рискнула спросить;
— А может, ты мне заменишь?
— Ладно, вот тебе другая. Что в той, что в другой, все равно долго не протянешь.
Эта рубашка была лучше, на ней хотя бы не видно гнид.
Халат мне попался слишком длинный, а Зосе до колен. Мы поменялись. Зося с удовлетворением заметила:
— Ну вот, видишь, не так уж все плохо, тебе дали чистую рубашку, халаты теперь в самую пору, а как сидят! Только бы еще шнурок да стянуть его в поясе.
Нам швырнули деревянные колодки. Мы никак не могли к ним приспособиться, и Зося не переставала острить:
— Ножки в них ничуть не хуже, чем в варшавских туфельках. Ко всему можно привыкнуть.
Еле волоча ноги, мы прошлепали дальше. Теперь на нас уже лагерный наряд. То и дело мы оглядывали себя, смотрели на свой номер, на ноги, хватались за бритую голову.
После нескольких часов стояния на ногах, пересчитывания, перестраивания по пятеркам — все это сопровождалось пинками и ударами палок — мы получили порцию хлеба (150 граммов) и суп из мороженой брюквы с каким-то клейким осадком. Нам объяснили, что суп — это обед, а хлеб — ужин и завтрак. Следующая выдача пищи, то есть такой же суп, будет только завтра в двенадцать.
В ту минуту мы не задумывались над тем, что будет завтра. Мы сразу проглотили и хлеб, и суп. Я взглянула на подруг, на себя, и мне стало ясно, что за истекшие 24 часа нас успели превратить в животных. Неужели мы когда-то ели за столом, пользовались вилкой?