– Да, – вздохнул Гермес, – было дело. Там никто никого не искал. Нелучшее время было. Вы знаете, сколько народу осталось из Экскора?
– Знаем, – кивнул Сибейра, – и не в обиде на Землю. У нас теперь тут забот полон рот.
– Я в курсе, – усмехнулся Гермес.
– Так что ж мы стоим? – спохватился дон Антонио. – Семен ждет. – Он повернулся к Айонки: – Я забираю гостя. Пометь в отчете по существующим данным, ага?
Айонки молча отдал честь. На русский манер, отметил Гермес – и довольно улыбнулся.
Мягкий свет не резал глаза. После ватной черноты, спасавшей его все это время, открывая глаза, он ждал невыносимой боли и уже приготовился опять зажмуриться, но, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Мягкий свет обволакивал его, даря ощущение покоя и умиротворенности. И настолько это был приятно, что Ирил чуть не поверил, что опять оказался в своей темноте, зачем-то сменившей освещение. Но это было не так. Во-первых, не было моха. Последнее время (Ирил не мог сказать, сколько оно длилось: день, месяц, годы) мох был рядом непрерывно. Его сварливые интонации стали неотъемлемой частью нового мира Ланьи. И – без него он действительно свалился бы в небытие и плюнул бы на всё. Ирил, правда, до сих пор не был уверен, что это так уж неправильно. Но мох неустанно трещал: дескать, нет, нельзя, плохо. Почему, не объяснял, но уверял, что так. А теперь его нет. Ирил перестал слышать его с того самого момента, как темная тишина стала плыть по частям, разрываясь на отдельные клочья. Такие же темные, но отдельные. Потом между ними стали появляться светлые пятна. И девичий голос стал слышнее. А потом Ланья узнал этот голос – Сова. И тишина лопнула. Лопнула, чтобы стать болью. Невыносимой и бесконечной. Перешедшей в итоге в этот мягкий дружелюбный свет. И вот где-то на этом этапе, между клочьями и светом, мох пропал. Просто перестал зудеть и пропал совсем. Когда Ирил это понял, он чуть не разрыдался. Правда, долго рыдать ему не дали – началась эта дикая свистопляска боли, но отчаяние от потери друга – мох уже воспринимался почти родным – было непереносимо. Это Ирил хорошо запомнил. Ну, раз остался жив, значит, моха еще найдем. Теперь разобраться бы, где именно жив. Сбоку раздался негромкий скрип. Как будто открыли дверь.
– Ирил! – Вот он, родной, не дававший ему уплыть голос. Сова. – Очнулся!
– Дз…а, аг-ха, С-совфа, – Ирил попытался повернуть голову. Не получилось.
– Лежи, не вставай, ты еще очень слабый, – мягкие руки аккуратно повернули его голову обратно.
Нежное прикосновение доставило столько удовольствия, что Ланья немедленно повернул голову опять. Чтобы его еще раз поправили. Сова поправила еще. Ирил улыбнулся.