— Лихо ткнул! Ай да Александр Аввакумович!
Новогородцы следом за воеводой кинулись на тверичей.
Но их бесшабашная удаль напоролась на острия копий. Прорваться не удалось никому, кроме Александра Аввакумовича. А дошло дело до меча — враги окружили его, стали наседать. Едва он успел долбануть по двум–трем щитам, как все было кончено: разорвав кольца панциря, в грудь и в спину ему вонзились три копья. Лих был драться Александр Аввакумович, а умереть пристойно не сумел. Заверещал, как крыса, которой кошка перекусила хребет. Упав на землю, чувствуя, что ноги омертвели и все тело обмякло, выл он, яростно и бессильно извиваясь, пока его же топором не раскроили ему череп. Тотчас тверичи, поддев на копья тело, бросили его в наседающих новогородцев.
Кто–то крикнул:
— Воеводу убили!
Но крик этот потонул в шуме сечи.
Раз за разом нестройные толпы кидались на тверичей, но тут же и откатывались назад, не в силах пробить их строя.
Отходить, не разбирая дороги, спотыкаясь о трупы, затаптывая своих же раненых — это пострашнее самой страшной сечи, а еще страшнее увидеть, что до того неподвижный строй тверичей тронулся, сминая яростные, но беспорядочные толпы. Воинский опыт брал верх над удалью, и, когда с крыльев тверского полка вырвались конники, нападавшие дрогнули, побежали.
Что было потом? Для каждого из бегущих одно и то же. Грозно нарастающий топот. Испуганный взгляд назад, и синеватая вспышка меча, занесенного над головой…
11. МИЛОСТЬ КНЯЗЯ МИХАЙЛЫ
Как коршуны, опустившись на падаль, рвут добычу и каждый зорко поглядывает, чтоб другой не урвал куска получше, так двое тверичей обдирали тело Александра Аввакумовича.
— Поддержи его за плечи, а я панцирь сыму.
— Хитер! Я держи, а он панцирь себе возьмет.
— Держи, говорю! Он уже костенеть начал. Ты шелом возьми, он цел, а панцирь в трех местах продран.
— Вот и бери себе шелом.
— Вот черт! В придачу к шелому крест возьми, он тяжелый, серебряный.
— Нешто можно у покойника с шеи крест снять! Грех!
— Ладно, ты его за плечи поднимай, а крест я сдеру, тебе отдам.
— Только, чур, грех на тебе.
— Торгуйся еще тут. Эх! Руку ему выламывать придется, закостенела…
По всему полю копошились такие же стервятники.
Конь князя Михайлы, низко опустив голову, осторожно перешагивал через трупы. Там, где тела лежали грудами, конь обходил их стороной, косил умным оком, шел неторопливо, свободно. Князь Михайло забыл о поводе. В руках князя не меч, а плеть. Губы дергает судорога.
«Вот он, Торжок! Побит!»
У крайних изб посада князя встречали попы и вятшие люди города, впереди на коленях стоял Цёрт, в руках у боярина серебряное блюдо с хлебом–солью.