Вон из огня тащат женщину, она отбивается, кричит:
— Ребятушки! Ребятушки!
Вырвалась, бросилась обратно в горящую избу. Малаша невольно приостановилась. В дыму что–то мелькнуло.
«Она? Спаслась!» Но пламя, будто издеваясь, охватило крыльцо. В ярком свете на пороге избы стала видна мать, державшая на руках двоих ребят. От жара она невольно попятилась. Вдруг хрустнуло подгоревшее бревно, изба качнулась. Женщина рванулась наружу. Поздно! Вся изба рухнула, взметнув бурю искр. Сквозь треск и гул огня слабо донесся ребячий крик.
Малаша, боясь сдвинуться, стояла, слушала, ждала. Молчат! Замолчали навеки.
Казалось бы, чего проще так же оборвать свою муку, кинуться в огонь — и конец! Но где взять силы? Малаша проклинала себя и все же тащилась без цели, без пути в огненно–дымном мареве. Еле узнала площадь, куда ее вынес поток людей, еле узнала собор Спаса. Не поймешь, то ли окутало его дымом, то ли дым валил из–под крыши самого собора.
Малаша не думала о том, что люди ищут спасения под его каменными сводами, но поток людей кинул ее к собору. Запнувшись о каменную ступень, она, чтоб не упасть, должна была шагнуть вверх и была уже на паперти, когда толпа внезапно рассыпалась, схлынула.
— Горит! Горит! — кричали вокруг.
Малаша не догадалась, что люди кричат о соборе, прислонясь виском к горячему закопченному камню, она застыла у входа, закрыла глаза.
«Все равно».
Вопль нестерпимой боли заставил ее вздрогнуть, очнуться, открыть глаза. На паперти крутился мальчонка лет пяти. Только на затылке у него уцелело несколько светлых прядок. С какой–то внутренней дрожью Малаша старалась смотреть только на эти прядки, а глаза видели опаленные, бурые завитки сгоревших, ломких волос. На мгновение мальчуган повернулся к ней лицом. Малаша вцепилась пальцами в каменный резной узор.
«Ни бровей, ни ресниц! На месте глаз два кровавых провала».
Малаша успела разглядеть слезы и сукровицу, текущие из пустых выжженных глазниц и теряющиеся там, где должно быть лицо, там, где был один сплошной, багровый пузырь. Не было сил глядеть на страдания такого малыша.
«Господи, его–то за что?»
— Мальчик, мальчик, подь сюды, болезный…
Мальчик слепо ткнулся Малаше в колени, метнулся в сторону, прямо в распахнутые ворота собора.
Там, в глубине, в дыму копошилась сплошная темная масса. Задыхающиеся люди рвались наружу, в дверях давили друг друга. Не разберешь, кто еще жив, кто уже задохнулся. Тяжелые клубы дыма душили Малашу, сознание мутилось. Ее сшибли с паперти. Несколько мгновений она лежала ничком. Потом боль в руке заставила очнуться. Пальцы придавила к земле чья–то нога, обутая в растрепанный лапоть, а вернее, совсем не обутая: и пятка, и пальцы торчали наружу. Малаша и сама не понимала, почему так ясно разглядела эти черные, грязные пальцы с заскорузлыми ногтями, а догадаться, что пальцы совсем рядом, перед глазами, не могла, она просто дернула руку, и лапоть исчез.