— Зачем тебе пение?
— Я так хочу.
— Мне кажется, ты любишь кое-что другое.
— Брось, я всего-то собираюсь послушать твой голос.
— Изволь, я спою и сыграю для тебя, хотя моя музыка и не напомнит английских соловьев.
Сармиенто исчезла и тут же вернулась с маленькой гитарой.
— Ты уже довольно хорошо понимаешь по-кастильски. Слушай.
У нее оказалось глуховатое контральто, Саммер пела совсем по-иному, чище, нежнее, но в самой мелодии испанской баллады присутствовало жутковатое очарование.
Мы родились под солнцем
Там, где крошатся скалы,
Где небеса словно пламя,
Пьяны и вечно алы.
Где песни свистели птицы,
Где лживы пустые речи,
Где утомляются руки
И тяжесть сгибает плечи.
Мы бились под солнцем юга,
Ловили волны и ветер,
Искали свой Эльдорадо,
Прекраснее всех на свете.
В странных чужих напевах
Гремело Южное море,
Сражались под стягом львиным,
Смирили равнину и горы.
…Стоят раскаленные камни,
И крыши, вина краснее.
Прах и последний пепел
Закатный ветер развеет.
— Тебе понравилось?
— Да. Но…
— Что?
— Это необычно, extrano.
«Почему тревога все время тянется за мной? От песни Лус тянет душу. Все кажется, что поблизости стоит настоящая беда, да только никак не нагрянет».
Сармиенто, похоже, заметила его состояние.
— Ты просто глуп, Питер, — буднично заявила она. — Тебе трудно понять наши баллады. Все дело в крови. В то время как мои предки изгоняли мавров с родного полуострова, твои подчинились норманнам.
Баррет покраснел до ушей.
— Эге, полегче, женщина! Вспомни про подвиги сэра Френсиса Дрейка или про вашу сожженную Морганом Панаму, а потом попробуй-ка при мне повторить свои оскорбления еще разок.
Сармиенто встала и вытерла руки о передник. Глаза ее загорелись прямо-таки яростью, в повороте шеи и плеч проявилось нечто свойственное только испанкам — сочетание испуга и отваги.
«Сейчас вцепится».
— Ты еще напомни мне про Айла Баллена, негодяй.
«Может быть, прав был подлец де Ланда, когда колотил ее, — уныло подумал Баррет. — Наверное, мне следовало бы утихомирить ее точно таким же образом. Но не могу. Рука не поднимается».
— Не будем браниться, Лус, — примирительно заявил пират. — Можешь подраться со мной, если захочется, но я тебя все равно не трону.
Баррет встал вольно, как бы подставляясь под воображаемый удар, однако предусмотрительно убрал лицо подальше от ноготков испанки. Сармиенто заметила это и печально засмеялась.
— Самые сильные мои тумаки для тебя — все равно что соломинкой бить быка.
Ссора тут же стихла сама собой. Без веских причин такие стычки и кончались, и начинались. Засов на двери спальни Сармиенто до сих пор оставался не тронутым — на нем уже накопился изрядный слой пыли. Она сама попадала в комнату по галерее от кухни. Баррет по привычке лазил в окно, садовая лестница от небрежного обращения вконец расшаталась и грозила вот-вот развалиться.