Она убирала карты, и мне показалось, что с минуту она стояла ко мне спиной в нерешительности, если, конечно, можно себе представить, что моя мама может быть в нерешительности. Потом она убрала карты и закрыла ящик. А когда повернулась ко мне, лицо ее ничего не выражало.
— Нужно сказать, я просто поддалась всеобщей истерии, — ответила она мне ровным голосом. — Не помню, что тогда говорила, но нет сомнения, что я имела в виду этих двух бедных женщин, живущих рядом.
После этого она, как обычно, напомнила мне, что нужно запереть все окна и двери, вышла из комнаты и направилась наверх в спальню. Маме было уже за шестьдесят. Она родила меня, будучи женщиной средних лет. Мама все еще прямо сидела на стуле, ходила с достоинством, что было для нее традицией. Глядя на нее, я почувствовала себя беспомощной, потому что была тогда уверена, как и уверена сейчас, что она могла бы помочь, если бы захотела. Я до сих пор удивляюсь ее молчанию, ее гордости или еще чему-то, что заставляло ее не делиться ни с кем своими подозрениями. Ни с кем, кроме миссис Тэлбот. Но здесь я опять столкнулась с обычаями Полумесяца, с боязнью его жителей получить дурную славу, с недоверием к полиции и с их твердым убеждением, что дом человека — его крепость.
Этот разговор произошел в субботу вечером, и у меня не было намерений не следовать совету мамы лечь спать.
В связи с тем, что у нее возникло это ложное чувство безопасности, чувство, что теперь все закончилось, Холмс больше не спал в доме. Поднявшись на второй этаж, я подошла к окну, которое выходило в сторону гаража, и увидела Холмса в окне его комнаты. Возможно, он забыл задернуть шторы или просто не обратил на них никакого внимания, потому что был полностью одет. Мама была в своей спальне, а я стояла у окна и с удивлением взирала на то, чем занимался Холмс.
А он, насколько я могла видеть, вырезал из книги страницы. Он сидел, согнувшись у стола, в руках держал нож, которым отрезал страницу за страницей и бросал на пол или в корзинку для мусора — мне не было видно. Работал он очень аккуратно и старательно, вырезая по одной странице. Вероятно, это занимало много времени, или же он был не очень ловким, потому что пока я смотрела на него, он вырезал только две или три страницы. Все было настолько удивительно, что когда мама позвала меня, я с трудом оторвалась от этого зрелища.
Когда я наконец освободилась, то все еще сгорала от любопытства. Свет в окне Холмса погас, но я подумала, что в связи со всем этим ужасным делом я слишком мало уделяла внимания Холмсу. Конечно, он многое знал о нас. Если слуги Ланкастеров знали, например, о деньгах, он тоже мог легко узнать о них. Я вспомнила, что видела его с Пегги на дорожке. Он также мог знать о том, где лежит топор, знать о привычках Ланкастеров. Правда, у него было алиби, Мэри сказала, что он пил чай на кухне во время убийства. Но нашим часам на кухне верить было нельзя, Мэри всегда ставила их немного вперед, чтобы прислуга вовремя приходила на завтрак.