— Ура-а-а!.. — завопила Наташа. — Наша взяла! Баб, я буду все сама, вот увидишь, — и кормить, и купать, все-все!
— Ну-ну, тащи своего зверя, так и быть, — сказала бабушка. — Только заруби на носу, Натка, впереди восьмой класс. Будешь валять дурака, прогоню щенка на все четыре стороны…
— А я его догоню, и мы уйдем вдвоем, далеко-далеко, — мечтательно сказала Наташа. — Ты будешь плакать и махать нам платочком вслед. — Она любила сочинять истории. — А потом тебе станет грустно, так грустно, что ты возьмешь в руки железный посох, обуешься в железные башмаки и пойдешь искать нас на край света. И пока не износишь ты три пары железных башмаков, и пока не сотрешь три железных посоха…
— И пока ты болтаешь тут, Натка, кто-нибудь выпросит щенка себе и останешься ты, матушка моя, с носом, — сказала бабушка, и Наташа ахнула и побежала к хозяевам Бульки.
Никого, как назло, дома не было. Она звонила, звонила и звонила, но поняла, что все на работе, и, печальная, вернулась домой.
— Не горюй, — утешала ее бабушка. — Потерпим до вечера. Гляди-ка, что я шью… Угадай, для кого это?
Бабушка покойно сидела за зингеровской, инкрустированной перламутром машинкой и прострачивала половичок. Наташа тут же пристроилась рядом: она любила смотреть, как бабушка шьет.
— Ой, подстилка, — догадалась она. — Это щенку?
— Конечно, — кивнула бабушка — старинный гребень не давал разлететься ее тонким серебряным волосам. — Ты к нему теперь заходи, корми Бульку, только очень не приставай! Вот увидишь, она поймет, что к чему, поймет и доверит тебе щенка.
— А они согласятся? — Наташа побаивалась толстых хозяев Бульки.
— Хозяева? Ну, я думаю, возражать не станут. Только главное — Булька. Надо, чтоб она согласилась.
— Я отнесу ей торт, ладно? — рванулась к холодильнику Наташа. — Я, баб. Сладкое уже не люблю!
Мария Тихоновна засмеялась.
— Разлюбила, значит? Отнеси-ка ей лучше мяса, вылови из супа. Да сбегай в библиотеку, посмотри, что там есть о собаках.
* * *
Так у Наташи появился Б рем и по мере своих слабых сил начал старательно исправлять злую не правоту природы. Сначала его держали в кухне: он пачкал, пачкал и пачкал, хотя трижды в день Наташа выносила его во двор и приучала гулять. К осени Брем усвоил, что хотят от него люди, и в кухне стало чисто.
— Ну-с, молодой человек, — сказала однажды Мария Тихоновна, — пора выходить в свет. Прошу вас… — И она открыла дверь в комнату.
Брем постоял в нерешительности, покачиваясь со сна на коротких лапках, и медленно, с опаской вышел из кухни. Старательно обнюхивая пол, он потрусил по знакомому коридорчику и замер: перед ним зияло ничто, пустота. Но бабушка с Наташей стояли рядом, и это его подбадривало.