Дальше живите сами (Троппер) - страница 68

Спустя какое-то время колотун наконец его отпускает. А потом, через паузу, он, прикрякнув, садится ровно, оттирает ладонью слюну с подбородка и, приветливо кивнув, спрашивает как ни в чем не бывало:

— Повидался с Пенни?

— Ага.

Он откашливается, и я слышу, как булькает у него в горле мокрота — типичный кашель заядлого курильщика.

— А когда ты так… вырубаешься, ты меня слышишь?

— Да. Как правило. Только говорить не могу. Вроде короткого замыкания, но меня не всего замыкает, а частично. Другая часть просто ждет, чтобы снова включился свет.

Я завожу машину.

— Хорри, готов?

Он смотрит в окно:

— Это тот самый квартал, да? Где на вас с Полом собака напала?

До сих пор я не очень следил за тем, где мы едем, но, всмотревшись, понял, что мы — на Ладлоу и особняк Тони Раско совсем рядом, через пару домов. Мы с Полом когда-то бежали тут очертя голову, а ротвейлер, позвякивая брелками на ошейнике, несся следом. Я закрываю глаза, но все равно слышу крики Пола, от них не укрыться, как не укрыться от слепящего ужаса, который клещами рвет мне нутро.

Хорри откидывается на спинку, закуривает.

— Я однажды ударил Венди, — говорит он.

Я не сразу соображаю, о чем он.

— Помню-помню.

— Даже не знаю, извинился я или нет.

— Она тебя простила.

— Но вмазал я ей — будь здоров.

Когда Хорри перевезли из больницы домой, Венди взяла академический отпуск, чтобы помочь Линде и маме за ним ухаживать. В то время врачи еще точно не определили, какой дозой надо снимать его агрессивность, и Хорри периодически впадал в дикую ярость, круша все, что попадалось под руку. Венди же, насмотревшись мелодрам, решила, что лучшее лекарство — обнять его крепко-крепко и не отпускать, пока любовь и нежность не сделают свое дело. Но Хорри отшвырнул ее на другой конец комнаты, а когда она подошла снова, дал по физиономии, сломав два зуба. Венди на него не обиделась, но начала побаиваться. Линда тогда настояла, чтобы она вернулась в колледж и занялась собственной жизнью. Венди спорить не стала. В следующий раз она приехала домой уже не одна, а с Барри.

— Хорри, все давно быльем поросло. Ты был не в себе.

Он кивает, выдувает дым в черноту ночи, смотрит, как колечки растворяются в янтарном свете уличного фонаря.

— Я и сейчас не в себе, — говорит он.

Мы с Джен занимаемся любовью. Она извивается подо мной, ее живот и бедра резко подаются вверх, бьются о мои. Она царапает мне спину, сжимает ягодицы, а потом ее пальцы постепенно соскальзывают по моей ноге до середины икры, до места, где нога внезапно заканчивается твердым, бугристым обрубком. Но нет. Это не я, это Уэйд навалился всем своим весом на Джен, а я сижу у окна в кресле и пялюсь на них, одновременно пытаясь пристегнуть ремешки и лямки протеза, чтобы убраться отсюда к чертовой матери. А вот это снова я — лежу в атласной колыбели меж ног Джен, но это уже не Джен, это Пенни Мор, а я нормальный, с двумя целыми нижними конечностями, и ноги Пенни тесно обвивают мое тело, она стонет, покусывает мое ухо, и мне невероятно хорошо. И тут за спиной у меня раздается низкий утробный рык, и, оглянувшись, я вижу ротвейлера, а из его пасти свисают клочья красной футболки моего брата Пола и капает густая белая слюна. Я оборачиваюсь к Пенни, но теперь это не Пенни, это Челси, подружка Филиппа, и у меня снова культя вместо ноги, а пес приседает, готовясь к прыжку, но я, как ни стараюсь, не могу выпростать свой член из Челси, потому что она продолжает мерно раскачиваться, облизывая губы и закатив глаза. И вот ротвейлер прыгает, и я чую его острый звериный запах, и его челюсти смыкаются сзади у меня на шее, и я зажат между бывшей подружкой Филиппа и свирепым псом, как ветчина в сэндвиче, и ног у меня не две, а полторы, и я не хочу умирать такой жалкой смертью. Я ощущаю жгучую боль там, где в меня впились зубы ротвейлера, и начинаю истошно орать — мой вопль заполняет весь подвал. И я просыпаюсь — в поту, дрожа крупной дрожью.