Помог я ему в телегу заползти.
"Это, кричит, ему не в Африке на угнетенные народности нападать. Я этого льва живо бабе своей на воротник пущу. Одной рукой - другую и марать не стану - подниму, а земля примет, только косточки полетят".
Луком от него разит, что слезами весь обливаюсь.
Дук - это ладно, а где он такой заразной самогонки напился: выворачивает меня от ее духа.
"Я, говорит, барды целый бочонок выпил для запаху. Это, говорит, не обязательно ее через аппарат гнать. У меня она в собственных кишках градус даст".
Подъезжаем к его двору. Слез он, пошел к изое. И надо же так подгадать, что прямо он на глаза своей бабе угодил.
"Ирод ты проклятый! Опять напился, мучитель",- крикнула, схватила чугунок с плетня да этим чугунком его и накрыла. Рухнул он, руками и коленками в землю упирается. Подхожу я. Помочь, думаю, надо. Он как схватил меня, голову и бороду мою ощупал, вцепился в волосы.
"Марья,-из чугунка он орет.-Марья, пока голову он мне не отъел, в пасти я у него по самую шею, борюсь с ним, коли его скорей вилами. Это, кричит, лев хищный, вредителями выпущенный".
"Какой я тебе лев? - вырываюсь это я и объясняю ему: - Не в пасти ты у льва, а в чугунке. Жена твоя так постаралась".
"Марья,- свое он орет,- коли скорей его, а то гриву испорчу - воротник не выйдет тебе".
Да еще пуще вцепился в мои волосы.
"А, окаянный,- баба его мне говорит.- Это ты его напоил".
Огрела она меня колом. Второго удара ждать не стал.
Хрен с ними, с волосами. Не до волос. Быть бы самому живу. Дернулся да бежать.
Баба его - за мной. Ноги длинные, молодая. Никак это скорость я не возьму, чтоб от палки ее отдалиться.
Вдарит и вдарит, как цепом. На зигзаг я перешел.
Тут уж с перерывом она молотила: раз вдарит, раз мимо.
"Убьешь, отвечать будешь,- хочу это я ее припугнуть.- Статья такая есть".
"Не убью. Будешь, змей, жить, а пить уж нет".
"Ты, говорю, лучше так на своего мужика подействуй, чтоб жил, а не пил".
"Да нет уж, пусть лучше пьет, чем после такой обработки жить ему на моем иждивении".
Вот тут я и припустил от ее палки. С разгону круга три вокруг своей избы дал, пока остановился...
Насмеявшись, вытирая мокрые от слез глаза, Кирьян сказал охрипшим от смеха голосом:
- Уморил ты, дядя Никита. Это же надо так выдумать.
- Дальше слушай... Постриг волка - это ладно, Я ему еще пасть сыромятным ремнем связал, как намордником. Ни жрать, ни пить. Возле дворов ползал: пощады с голода и с жажды искал. Дикий зверь покорился, не вынес. А что человек? Секретно говоря, тоже, поди, поползет - только жить дай.