— Мы стараемся, Вашество! — откликнулся слабый голосок.
Девочка увидела семенящую цепочку кобольдов, нагруженных толстыми мешками. Кожа крохотных существ отдавала серо-зелёным цветом, а сами они выглядели бесконечно несчастными. Возможно, отчасти выглядели они так из-за солнечного света, — ведь кобольды любят тьму своих пещер, — но Чармейн полагала, что дело всё же в истощённых силах и болезненности. Они устало шаркали ногами. Один или двое заходились в кашле. А самый последний в веренице оказался настолько плох, что бессильно рухнул на землю, выронив мешок. На белой дорожке засверкала россыпь золотых монет.
Появился бесцветный джентльмен. Он подошёл к лежащему кобольду и принялся пинать его. Не сильно и без злобы, а механически и монотонно, будто пытался заставить работать сломавшийся прибор. Кобольд приподнялся, стал собирать разбросанные монеты и, когда подобрал все до единой, вновь взвалил мешок на плечи и шатаясь встал на ноги. Бесцветный джентльмен прекратил пинать его и подошёл к принцу Людовику.
— Золота в этот раз совсем немного, — доложил он принцу. — Скорее всего, последняя ходка. У них в сокровищнице больше нет денег, если только король не решится продать свою библиотеку.
— Он скорее умрёт, чем расстанется с ней, — во всё горло рассмеялся принц Людовик, — и меня, конечно же, очень устроит подобный вариант. Придётся теперь подумать, где бы нам ещё разжиться деньжатами. Замок Радости стремительно богатеет.
Он посмотрела на плетущихся кобольдов.
— Пошевеливайтесь там! — прикрикнул принц. — Я ещё должен поспеть к чаю в королевский дворец.
Бесцветный джентльмен кивнул и направился к кобольдам, готовый в любую минуту пнуть кого-нибудь из них. Кронпринц ждал.
— Попомни моё слово, — сказал он, — как только стану королём, в жизни больше не съем ни единой оладьи с маслом!
Кобольды, завидев идущего к ним бесцветного джентльмена, заторопились и заспешили пуще прежнего. Казалось, прошли годы прежде, чем процессия скрылась из виду, и затихли последние шуршащие шаги. Чармейн крепко сжимала кипящую от злости Бродяжку, готовую вот-вот вырваться и броситься следом за вереницей кобольдов. Девочка повернулась к Тимминзу и удивлённо спросила:
— Почему вы молчали об афёре принца? Почему не рассказали о ней хотя бы волшебнику Норланду?
— Нас никто не спрашивал, — уязвлено ответил кобольд.
«Естественно, никто не спрашивал! — размышляла Чармейн. — Теперь понятно, почему лаббок хотел посеять раздор между кобольдами и двоюродным дедушкой Уильямом! Он боялся, что однажды волшебник непременно спросит их. И двоюродный дедушка Уильям обязательно бы расспросил кобольдов, если бы не болезнь.» Девочка ещё раз с облегчением подумала о смерти лаббока. Если лаббок и правда приходился принцу Людовику родителем, как говорил Тимминз, то, скорее всего, он собирался убить принца, едва тот взойдёт на престол, чтобы единолично править всей Верхней Норландией. В тот раз, на лугу, лаббок сказал ей примерно то же самое. «В любом случае, лаббок мёртв, а вот принц Людовик здравствует и творит, что хочет, — проносилось в голове Чармейн. — Я просто обязана рассказать всё королю.»