Мне бы хотелось остаться там жить, с этой девочкой, и никуда оттуда не уходить. На пару дней я так и поступил. Два дня и две ночи напролет мы просто лежали в ее кровати, любили друг друга, засыпали, просыпались и снова любили. Когда бы я ни проснулся, мой член был уже в ее пещере, влажной, темной, раскрытой, и я начинал двигать его туда и сюда, а потом мы лежали без движения, пока не начинали чувствовать, что проголодались.
Тогда я выбегал на улицу, покупал вина, холодного мяса и возвращался в постель. И никакого дневного света. Мы вообще не знали, день ли сейчас или ночь. Мы просто лежали вместе, одна плоть в другой, и что-то шептали на ухо друг другу. Ивонна иногда говорила такое, что я не мог удержаться от смеха. И упрекал ее: «Ивонна, не смеши меня так сильно, я же выскакиваю из тебя». В самом деле, когда я смеялся, мой член выскальзывал; я его, правда, тут же всовывал обратно, но все-таки драгоценные мгновения оказывались потерянными.
— Ивонна, а ты не устаешь от этого? — спросил я ее однажды.
— О, нет, — ответила она. — Да это ж единственный раз, когда я сама получаю удовольствие. Клиенты, ты знаешь, всегда вроде как торопятся, и это на меня плохо действует, так что пускай себе стараются, а мне с ними ничуть не интересно, я не завожусь. И потом это было бы плохо для работы. Если будешь заводиться, станешь уставать и быстро постареешь. Так что они копошатся, пыхтят, а я где-то там, далеко от них, сама по себе. Ты меня понимаешь?
Тут Марсель прервал свой рассказ и спросил меня, оказался ли он хорошим любовником, когда я в первый раз пришла к нему.
— Ты был прекрасным любовником. Марсель. Мне так понравилась твоя хватка! Ты так схватил меня за зад, словно собирался скушать обе половинки. Мне понравилось и то, как ты ухватил меня за клитор, так решительно, с таким мужским напором. Это в тебе первобытный человек сказывается.
— Почему женщины никогда не говорили мне такого? Почему они все делают такую тайну из своих ощущений? Они что, считают, это разрушит их очарование, убьет таинственность, но это же не так. А вот ты приходишь и говоришь о том, что ты чувствуешь. Это удивительно.
— Я убеждена в том, что это надо говорить. Тайн и так хватает, и они только помеха обоюдному наслаждению. Надо объяснять все, что ощущаешь и чего тебе хочется. Вот началась война, и сколько же людей умрет, так и не познав ничего, потому что стеснялись говорить о сексе.
— Я вспоминаю Сен-Тропез, — задумчиво произнес Марсель, — наверное, самое лучшее лето у нас с тобой.
Он сказал, и я сразу же представила это место. Колонию людей искусства, где собирались и светские люди, и актеры, и актрисы, и молодые яхтсмены с пристававших к берегу яхт. Множество кафе над прибоем, веселье, богатство, небрежность в нарядах и манерах. Все в пляжных туалетах, все братья — яхтсмены с художниками, художники с юными почтальонами, молодыми полицейскими, молодыми рыбаками, темнокожими молодыми южанами.