— Сядьте, попробуем еще раз. Морис встрепенулся на легкий шум.
— Это дети наверху играют.
— Я почти начал верить в привидения.
— Это всего лишь дети.
Опять все стало тихо. Полуденное желтое солнце падало через окно над бюро. На этот раз Морис сосредоточил свое внимание на нем. Прежде чем вновь приступить к сеансу, доктор взял письмо Алека и торжественно сжег его на глазах у Мориса.
Ничего не изменилось.
Потрафив телу, Морис утвердил — именно это слово было использовано в окончательном вердикте — он утвердил свой дух в его извращении и отрезал себя от конгрегации нормальных мужчин. В раздражении, запинаясь, он повторял: «Вот что я хочу знать — и что ни я не могу сказать вам, ни вы мне — как получилось, что сельский парень вроде него так много обо мне знает? Почему он нагрянул именно той ночью, когда я более всего ослабел? Я не позволял ему к себе приблизиться, будучи в доме с другом, потому что, будь оно неладно, я более или менее джентльмен: частная школа, университет и так далее. Теперь даже в голове не укладывается, что со мною был именно он». Сожалея о том, что он не овладел Клайвом в пору их страсти, он покинул свой последний приют, тогда как доктор сухо промолвил: «И все-таки свежий воздух и физические упражнения способны творить чудеса». Доктор намеревался приступить к очередному пациенту. Его не волновал морисов тип. Он не был шокирован, как доктор Барри, просто ему наскучило. Больше он никогда не вспомнит о молодом извращенце.
На пороге в Мориса вселилось нечто такое — быть может, его прежнее я, ибо на ходу он услышал голос, раздававшийся из его униженности, и некоторые его нотки напоминали Кембридж. Бесстрашный юный голос насмехался над ним за то, что он дурак. «На этот раз ты справился самостоятельно», — казалось, говорил этот голос, и когда Морис остановился напротив парка, ибо мимо проезжала королевская чета, он презирал их, снимая перед ними шляпу. Похоже было, что барьер, отгородивший его от сотоварищей, приобрел иной аспект. Больше он не боялся и не стыдился. В конце концов, и лес, и ночь были на его стороне, не на их; они, а не он, находились за круговым забором. Он действовал неверно и страдал по-прежнему — но неверно он действовал потому, что старался одолеть оба мира. «Я должен принадлежать своему классу, это непреложно», — настаивал он. «Отлично», — говорило его прежнее я. — «А теперь ступай домой и завтра утром не забудь успеть на поезд 8.36 в свою контору, поскольку отпуск у тебя закончился. Помни, не забывай, что ты ни под каким видом не должен устремлять взоры на Шервуд, как могу это я».